Коронованный рыцарь - [43]

— Волшебник вы будете, ваше сиятельство, коли все так сделаете, — заметил, потирая руки, Владимир Сергеевич.

— И сделаю, ваше превосходительство, сделаю… Еще не все потерял у государя моего… Еще в силе…

— Кто против этого скажет… Ближе-то к его величеству, чем вы, кто найдется? — заметил Похвиснев.

— Это не говорите, пролезли многие в близость, пролезли помимо меня, но я тоже за себя постою, — сказал граф, видимо, скорее отвечая своим собственным мыслям, чем словам генерала.

На лицах подобострасно слушающих гостей мелькало завистливое выражение.

— Ишь дочка-то какого туза приворожила! — казалось, говорили одни…

— И что особенного в этой девчонке! — читалось в глазахмамаши золотушной дочки, и взгляд ее перескакивал с последней на Зинаиду Владимировну, все продолжавшую сидеть с опущенными долу глазами.

Только на двоих людей, находившихся в этой гостиной, все эти обещания золотых гор и разглагольствования графа Ивана Павловича не производили ни малейшего впечатления.

Эти люди были — сидевший в стороне от разговаривающих Иван Сергеевич Дмитревский и Полина, приютившаясь в отдаленном уголке гостиной.

Последняя, нимало не обиженная, что почетный сиятельный гость, рассыпавшийся в любезностях перед ее сестрою, не обращал на нее ни малейшего внимания и, видимо, забыв о ее существовании, исключил ее из того рога изобилия обещаний, который весь высыпал на головы ее матери и сестры.

Придворное звание, которого так жаждали последние, было для нее пустым звуком, значение которого она не могла понять.

Из разговоров «дяди Вани» она знала, что при дворе надо уметь скрывать свои мысли, надо быть не тем, что есть, а подделываться под общий фон картины.

Она не смогла бы этого по натуре и с удовольствием видела, что о ней позабыли.

Порою в ее головке мелькала тревожная мысль, что о ней вспомнят при исполнении обещаний — в том, что их исполнять, она ни на минуту не сомневалась, слепо веря в людей — и ей придется вместе с сестрою и матерью являться на пышные балы, где она будет проводить — это она знала по московским балам — скучнейшие часы ее жизни.

Она старалась, но не могла отогнать от себя этой тревожной мысли, смущавшей ее еще более потому, что она была и без того расстроена.

Расстроил ее «дядя Ваня».

Выбрав минутку, когда все были увлечены росказнями Кутайсова, она перепорхнула из своего уголка и уселась рядом с Иваном Сергеевичем.

Он посмотрел на нее и по ее лицу заметил, что ее что то смущает и беспокоит.

— Что с тобою, растрепочка? Или и тебе завидно, что твоя сестра будет фрейлиной? — тихо сказал он ей.

— Дядя! — укоризненно произнесла она.

Он не заметил тона.

— Если ее сделают фрейлиной, то и тебя… Иначе это будет несправедливо… За это вступлюсь и я.

— Но я совсем не хочу, дядя… — с неподдельным ужасом отстранилась от него Полина. — Я совсем не о том.

— Вот как!.. Почему же?

— Я не умею притворяться… Ты знаешь… Какая же я буду придворная?..

— Ничего, привыкнешь…

— Я не хочу привыкать к дурному… Я не о том…

— О чем же?

— Дядя, милый, зачем ты не сказал сегодня правды?

— Какой правды?

— О Викторе Павловиче…

Иван Сергеевич вспыхнул и несколько мгновений молчал под испытующим взглядом молодой девушки.

— Ишь, растрепка, — смутился старик… — Ну, да вот что я тебе скажу на это, а ты запомни… Знаешь пословицу: «Ложь бывает во спасение»… Только не во спасение себя, а других…

— Я не понимаю…

— Значит можно сказать и неправду, если правдой ты выдашь тайну другого…

— Значит у Оленина есть тайна?

— Значит…

— А… Теперь я спокойна за тебя, дядя…

Вошедший лакей доложил, что чай подан. Все общество отправилось в столовую, где был прекрасно сервирован стол для чая и закуски.

Разговор за столом сделался общий.

Выпив стакан чаю и закусив, граф Кутайсов первый стал прощаться и уехал. По его приглашению, с ним поехал и Дмитревский.

Вскоре разъехались и остальные гости и сами хозяева разошлись на покой.

В эту ночь не спала в семействе Похвисневых одна Зинаида Владимировна. «Золотые горы» и придворное знание, обещанные графом Кутайсовым, окончательно, вскружили голову тщеславной девушке.

XXII Во дворце

Ирена ушла тем же таинственным ходом.

Виктор Павлович бросился в постель, разбитый нравственно и физически пережитыми треволнениями дня. Его страшно клонило ко сну, но заснуть он не мог.

Кровь еще продолжала клокотать в мозгу и кроме того, как только его одолевала дрема, готовая перейти в желанный сон, его обоняние поражал раздражающий нервы запах.

Это был запах смеси каких-то сильных духов и молодого женского тела, оставленный после себя Иреною.

Тщетно Оленин ворочался с боку на бок, ложился ничком в подушки.

Роковой запах преследовал его и отгонял, казалось, уже совсем овладевавший им сон.

Так промучился он до рассвета.

В пять часов вошел в спальню Степан будить барина, согласно отданному последним еще накануне приказанию.

К шести часам Виктору Павловичу надо было быть во дворце.

Он знал, что государь именно в этот час выходит из своей опочивальни, и хотя ему не было назначено часа, но его величество мог о нем вспомнить и счесть неаккуратным, а последнее свойство людей особенно гневило государя.