Корона скифа - [51]

Ах, сколько раз он бродил зимой возле в гимназии в надежде увидеть Верочку. И видел несколько раз издалека, повзрослела, похорошела, прямо сказать, расцвела! Один раз с каким-то гимназистиком шла, и ревность иглой пронзила Мишино сердце. Но он подойти не мог, слова сказать не мог, стеснялся, обут-то в стоптанные, подшитые валенки. Ну, что это за кавалер, ей с таким и стоять-то рядом будет зазорно.

А как же теперь быть? Ботинки с дырами, правый — еще нечего, а в левом — две дыры, такие заметные. И носки купить не на что. Как быть?

Миша решился. Он взял банку с ваксой, щетку и стал чернить свои босые ноги. Навел глянец, обул ботинки, и их тоже принялся чернить ваксой и чистить. Потом посмотрел в зеркало. А что? Дыр и незаметно. Вроде бы и целы ботинки.

Блуза старая, но еще целая, брюки он аккуратно заштопал, так что и заплат не видно, отутюжил. Ничего, идти можно. Авось, Верочка не заметит ничего.

И пошел медленно, закоулками весны, мимо домов, домишек, украшенных кружевами резьбы, металлическим литьем, витражами. Старый город, уютный, домашний, милый.

Все дыры в замшелых заборах знакомы, спрямлял путь.

Вот и забор кладбищенский. Оглядел свои ботинки. Выпачкались в глине. Главное, не заметила бы она, что он без носок, и дыра в ботинке.

Эх, а нищих-то сколько! Идущие к родителям томичи приносят освященные просфоры, в чашках рис, сваренный с изюмом, кагор. Угощают друг друга и нищим дают. Только у Миши ничего нет с собой.

В кладбищенской церкви, что была неподалеку от ворот, шла служба. Большая икона "Спас Ярое Око", колышущиеся язычки свечей. И Миша купил и поставил свою свечку. В церкви пахло ладаном и вербой. Вышел на открытый воздух.

Священники служили литию возле могил. Были они все в белых пасхальных ризах, все старички, вида благолепного. Звенели цепочки кадильниц, и дым возносился к небу.

Возле ограды у памятных камней, в праздничной форменной одежде стояли казаки, молились, поминали атаманов, и басами, густо пел казачий хор. В другом конце кладбища пели духовное семинаристы. Чернички-монахини ходили среди надгробий и зажигали угасшие лампады.

Изумительный день этот — Радуница! Несут блины, пасхальные яйца. Много нанесли к могилкам вербы и домашних цветов в горшках. Считается, что с рассвета этого дня, до его заката, души усопших возвращаются на землю к своим телам. Душа ведь пройдет и сквозь камень, как сквозь воздух. Ты скажи ей, что хочешь, она тебя услышит. Поплачься, побеседуй, станет легче. Поговори хотя бы о том времени, когда Христос всех воскресит, и всё мы встретимся, и близкие, и далекие.

И людское песнопение, и трели птиц, тени скользят среди кустов и деревьев. Смерть, возрождение, и надежда!

Миша прошел в те ряды, где была могилка отца. Первые, пушистые вербочки положил, постоял, склонив голову, про себя разговаривая с родителем. Прощения просил за неумелость свою в житейских делах, обещал исправиться, не огорчать маму. Обещал добиться успеха в жизни. Слышит ли его дорогой отец?

Глянул в сторону, где была могила Верочкиного родителя. Нет там Верочки. Люди идут и тут, и дальше, молодые, старые, говорят тихо, смотрят светло. А её нет.

И тревога, и нетерпение. И как-то стыдно быть одному, когда люди приходят семьями. Он прошел в старую часть кладбища, где не хоронили уже давно. Ходил, рассматривал надгробия.

Вот у входа в склеп — два ангела, один черный, другой — белый. Меж ними душа, юная девушка, молитвенно сложившая руки. У черного ангела в руках хартия с перечнем грехов усопшей, у белого — другая хартия, в которой говорится о добрых делах. Что перетянет? Душа трепещет от страха!

На некоторых могилах — распятый Христос, в рост человека, чугунный, окрашенный сусальным золотом. Сверкает. Много чугунного литья, кое везут сюда из Касли, решетки, барельефы. Дверцы склепов со стеклами, тоже в сусальном золоте. Внутри — лампадки, иконы тех святых, чьи имена носили при жизни усопшие.

Овальные стекла, ромбические, блещущий металл, высеченные из гранита и мрамора венки. Статуя: ангел с раскрытой книгой. А вот из мрамора высечена прекрасная девушка, положившая головку на подушечку. Черты её фигуры грациозны и благородны. Это тоже на Урале заказывали. Но есть скульптура и с алтайских заводов.

Были здесь скульптурные композиции, часовенки с лампадками, портреты и барельефы. Были эпитафии в стихах и в прозе. И короткие, и длинные. Были мудрые изречения и на русском и на французском языках, и по латыни написанные.

Звучала скорбь надгробия героя-полковника войны 1812 года Алексея Валгусова.

Он в битвах шёл на смерть И вышел невредим, Жить для родных хотел, И смерть его сразила. Всевышний! Промысел твой непостижим! Да будет он сирот прибежище и сила.

Миша знал, что стихи эти сочинил друг Пушкина, сын Томского губернатора Илличевского. А вот на другом надгробии старая дама заявляла:

Прохожий, не топчи мой прах, Я — дома, Ты — в гостях.

А над могилой молодой дамы была такая надпись:

Пусть ты ушла, я встречи жду, В каком не ведаю году.

В нескольких шагах было обращение овдовевшей женщины:

До свиданья там, твоя безутешная супруга.

И Миша подумал о том, как горько потерять любимого человека, о какая это непереносимая боль! Прожито много лет вместе и вот друга нет! И это непоправимо! Недаром же в некоторых романах пишут сочинители про счастливых супругов так: " Они жили долго и умерли в один день…"