Корона Подземья - [14]

Однажды в субботу я привела ее в «Нити бабочки» – винтажный секонд-хенд, где я работаю. Там мы вместе перебирали вешалки с одеждой.

Большинство нарядов в магазине – в моем вкусе, и мы спорили чуть ли не над каждой вещью, пока не нашли оригинальное атласное темно-фиолетовое платье в горошек с ярко-зеленым поясом и точно таким же подъюбником, выглядывающим из-под подола. Я уговорила маму его купить. Она привезла платье домой, но до сих пор не желала его носить, пусть даже папе оно безумно понравилось. Мама утверждала, что она в нем слишком бросается в глаза. Я спросила, почему она не хочет порадовать папу хотя бы одной мелочью после всего, что он для нее сделал. Тогда мы впервые поссорились после ее возвращения из больницы. Теперь я уже потеряла счет нашим стычкам.

Не могу не заметить, что мама надела это платье сегодня.

– Привет, мам, – хрипло говорю я.

Она улыбается и заправляет прядь волос мне за ухо.

– Привет.

– Отлично выглядишь.

Она качает головой и подавляет всхлип. Прежде чем я успеваю понять, что сейчас будет, мама вдруг наклоняется и утыкается лицом мне в живот.

– Я думала, что потеряла тебя…

Ее голос звучит сдавленно, неровное горячее дыхание проникает сквозь одеяло.

– Врачи никак не могли привести тебя в чувство.

– Ох, мама… – говорю я и глажу мягкие волосы у нее на виске, там, где их держит блестящая фиолетовая заколка. – Всё хорошо. Благодаря тебе. Понимаешь?

Она смотрит на меня и приподнимает левую руку, на которой виднеется родимое пятно, похожее на круглый лабиринт. Точно такое же – у меня на левой лодыжке, под татуировкой. Соединяя их, мы способны исцелять друг друга.

– Я поклялась, что больше никогда не буду пользоваться своей силой, – шепчет мама.

Она имеет в виду прошлый год, когда вылечила мою растянутую лодыжку и спровоцировала некоторые неожиданные события.

– Но ты так долго лежала без сознания. Все боялись, что ты не выйдешь из комы.

То небольшое количество макияжа, которое есть у нее на лице, стекает тонкими ручейками по коже. От этого зрелища мне становится не по себе: размазанная тушь слишком похожа на узоры, которые проявились у меня в Стране Чудес. Но я отгоняю воспоминания. Сейчас не время для откровенных разговоров о том, что произошло год назад.

– Как долго я была без сознания? – спрашиваю я.

– Три дня, – немедленно отвечает мама. – Сегодня понедельник. День памяти.

От ужаса у меня перехватывает горло, которое и без того болит. Всё это время я спала без сновидений, погрузившись в темноту. Странно, что Морфей не появился, пока я лежала в коме.

– Прости, что напугала тебя, – шепотом говорю я. – Но… ты неправа.

Обводя пальцем жилки на моей руке, от которой отходит трубка, мама вопросительно наклоняет голову:

– В чем я неправа?

– Насчет Джеба.

Ее розовые губы искривляет гримаса. Мама переворачивает мою руку и рассматривает шрамы. Некоторое время назад я спросила, почему она сама не залечила мне ладони – тогда, в детстве. Мама сказала, что слишком испугалась, когда ранила меня, и ни о чем не могла думать.

– Джеб хотел, чтобы мы побыли вдвоем, – продолжаю я. – Он принес мне подарок. Подвеску…

Я нащупываю цепочку, но ее нет. Мой взгляд лихорадочно мечется по палате.

– Успокойся, Элли, – говорит мама. – Твои подвески в полной сохранности. Обе.

Ее голос дрожит. Не знаю, в чем дело – в моих шрамах или в подвесках. Мама предпочитает не вспоминать о безумии, кроющемся за дверью, которую отпирает мой рубиновый ключик. Но она не станет и отбирать его, особенно после того как мы поссорились из-за яшмовой гусеницы, которую мама попыталась спрятать.

– Мы поехали в старый район, – говорю я, полная решимости доказать, что у Джеба были благородные намерения. – Потому что он знает, как я люблю этот заброшенный кинотеатр. Пошел дождь, и в поисках укрытия мы забрались в трубу.

– А поблизости не было какого-нибудь магазина или другого общественного места, куда бы ты могла зайти, чтобы не промокнуть? – насмешливо спрашивает мама. – Парни не затаскивают девушек в сточную трубу ради чего-то приличного.

Нахмурившись, я прячу руку под одеяло. От локтя до запястья простреливает горячая боль.

– Он хотел уединения, но не для того, о чем ты думаешь.

– Неважно. Он подверг тебя опасности. И будет то же самое, если ты поедешь с ним в Лондон.

Я стискиваю зубы.

– Что? Ты теперь будешь проедать нам мозг? Конечно, папа предпочтет, чтобы я надела колечко, прежде чем с кем-нибудь съезжаться. Для него я по-прежнему маленькая девочка. Но ты всегда говорила, что не надо торопиться со свадьбой. Что сначала нужно попробовать жизнь. Ты что, передумала?

– Дело не в этом.

Мама протягивает мне картонный стаканчик, встает и подходит к цветам на подоконнике. Она гладит коралловые лепестки лилии. Раньше сквозь жалюзи лился розовый свет, теперь его сменили сумерки, которые окрасили мамины волосы в фиолетовый – под цвет платья.

– Ты слышишь их, Элли?

Я чуть не давлюсь льдом.

– Цветы?

Она кивает.

Я слышу, как лилии мурлычут в ответ.

– Они молчат.

– Сейчас да. Но они разговаривали, пока ты спала. Насекомые тоже. И мне не понравилось то, что они говорили.

Я жду объяснений. Мы с мамой уже заметили, что порой слышим разные вещи. Как будто растения и насекомые могут индивидуализировать свои послания, говорить с нами порознь, в зависимости от того, чем они хотят поделиться.