Корона пастуха - [5]

— Я попробую выходить козленка, — сказал Джеффри. Всю ночь он не смыкал глаз, поддерживая в новорожденном жизнь, доил мать-козу и давал малышу слизывать молоко со своих пальцев, пока оба не уснули, свернувшись комочком, пригревшись в стоге сена.

Он такой маленький, подумал Джеффри, глядя в щелочки глаз козленка. Надо дать ему шанс.

Малыш откликнулся на заботу и вырос в крепкого, сильного козла с дьявольским ударом. Он всюду следовал за Джеффри и сурово наклонял голову, грозя рогами всякому, кто посмеет обидеть его хозяина. Обычно в пределах досягаемости не оказывалось никого, а слуги и случайные посетители обнаруживали себя стремительно удаляющимися прочь, едва козел наклонял голову.

— Почему ты назвал это адское отродье Мефистофелем? — спросил однажды Мак-Тавиш.

— Я вычитал это в книжке[6]. По-моему, хорошее имя для козла, — сказал Джеффри.

Джеффри и сам вырос, превратившись из мальчика в юношу и мудро стараясь не попадаться лишний раз на глаза отцу.

В один прекрасный день Мак-Тавиш оседлал лошадей, и они поехали к полям на окраине владений лорда Вертлюга, где обитали лисы. Как и много раз прежде, они затаились, наблюдая, как лисица играет со своими детенышами.

— Приятное зрелище, — шепнул Мак-Тавиш. — Лисе надо есть и кормить лисят. Да только слишком уж им нравятся мои цыплята. Лисы уничтожают вещи, которые важны для меня, а за это я убиваю их самих. Так устроен мир.

— Так не должно быть, — печально сказал Джеффри. Он успел проникнуться симпатией к лисице.

— Но нам нужны куры и мы должны их защищать, вот и охотимся на лис, — возразил Мак-Тавиш. — Твой отец хочет, чтобы ты присоединился к охоте, хотя бы на лис.

— Я понимаю, — сказал Джеффри. Он успел насмотреться на ежегодные охоты, пока был ребенком. — Нам надо защищать кур, а мир жесток и беспощаден. Но нечестно делать из этого развлечение. Ужас! Это ведь казнь! Разве обязательно убивать всех? Убивать мать, которая кормит детенышей… Мы берем так много и ничего не отдаем взамен.

Он поднялся на ноги и подошел к своей лошади.

— Я не хочу охотится, Мак-Тавиш, — заявил он. — Честное слово, я не хочу никого ненавидеть — даже своего отца, — но охота — такая штука, которую я хотел бы засунуть куда-нибудь подальше, в самое темное место.

— Ты бы поосторожнее, Джеффри, — забеспокоился Мак-Тавиш. Ты же знаешь своего старика. Он немного закоснелый.

— Мой старик не закоснелый, он просто дуб дубом! — горько промолвил Джеффри.

— Что ж, может, если ты с ним поговоришь — ну, или со своей матушкой, — они поймут, что ты не хочешь охотиться?

— Смысла нет, — отмахнулся Джеффри. — Если отец что-то решил, то до него уже не достучаться. Я слышу, как мама плачет иногда. Она не любит, чтобы кто-то видел ее слезы, но я знаю, что она плачет.

Он взглянул вверх, где высоко в небе кружил ястреб, и подумал: вот она, свобода. Свобода — это то, чего я хочу.

— Я хотел бы летать, Мак-Тавиш, — сказал он. Как птицы. Как Лангас[7].

Почти сразу же после этого он увидел ведьму на метле, пронесшуюся в небе вслед за ястребом, и неожиданно заявил:

— Я хочу быть один из них. Хочу быть ведьмой.

Старик покачал головой:

— Это не для тебя, мальчик. Мужчина не может быть ведьмой.

— Почему нет? — спросил Джеффри.

— Никто не знает, — пожал плечами Мак-Тавиш.

— А я хочу знать, — сказал Джеффри.

В день своей первой охоты Джеффри мчался вместе со всеми, бледный, но решительный, и думал: вот этот день, когда я должен постоять за себя.

Местные дворяне неслись верхом по сельской местности, иногда перескакивая канавы, живые изгороди и ворота, иногда даже без коней; Джеффри же постепенно отставал от толпы, пока не сумел ускользнуть незамеченным. Он углубился в лес в направлении, противоположном охоте, и его сердце отзывалось болью всякий раз, как лай гончих сменялся радостным визгом, давая понять, что псы настигли добычу Наконец пришло время вернуться домой. Это был тот самый момент охоты, когда слово «завтра» имело значение, и каждого ждала горячая кружка, наполненная чем-то, что не слишком отличалось от Особливого Овечьего Наружного. Награда дождалась своих героев! Они пережили охоту. Ура! Они пили жадно, и напиток щедро стекал по их отсутствующим подбородкам.

Но лорд Вертлюг заметил лошадь Джеффри — единственную, которая не была взмылена и заляпана грязью с головы до хвоста, — и гнев его не знал предела Братья Джеффри держали его, пока мать умоляюще глядела на мужа, но взгляд этот не возымел эффекта. Она отвернулась, когда лорд Вертлюг размазал кровь лисицы по лицу Джеффри.

Его светлость почти кипел от ярости.

— Ты где был?! Ты должен был быть там и убивать! — ревел он. — Ты будешь делать это, мальчишка, — и тебе будет это нравиться! Я делал это, когда был молодым, и мой отец делал это до меня. И ты тоже. Это традиция. Каждый мужчина нашей семьи в этом возрасте отведал крови, а ты смеешь говорить, что это неправильно?! Ты позор для семьи!

Что-то свистнуло, словно коса по траве, за спиной Джеффри. Кровь лисицы стекала по его лицу. Он бросил беспомощный взгляд на мать.

— Она… Она была такой красивой… Зачем было вот так ее убивать? Ради забавы?

— Пожалуйста, не огорчай отца, — прошептала мать.