Корона из сплетённых рогов - [28]

Гатея без колебаний пошла вперед, как будто знала, куда идти, и знала, что нужно торопиться. Я шел позади ее и внимательно следил за стенами ущелья у нас над головами, прислушивался ко всем звукам, которые не были звуками наших шагов.

Может быть из-за этой чрезвычайной бдительности я вдруг увидел то, чего никогда бы не заметил, если бы шел просто так. Это не было какое-то видение или звук. Это было нечто внутри меня, какая-то нить мыслей, которых я не мог осознать. Было чрезвычайно сложно описать то, что я видел своим внутренним зрением, и, что не существовало в реальности.

Если бы мы шли по солнцу, то я приписал бы это жаре. Ведь видят же путешественники, идущие в пустыне, миражи, причем в погоне за ними путешественники сходят с пути и погибают. Но здесь было не так жарко. И чем дальше мы шли, тем выше становились утесы, тем прохладнее становилось внизу.

И все же… разве могут в мозгу человека формироваться видения сами по себе? Видения, которые не рождены памятью о виденном, или памятью о подробных рассказах. Я этого не знал. Я знал только, что в моем мозгу рождались картины, которые пришли не из моей памяти, не из снов.

Дважды я закрывал глаза и шел так некоторое время. И тогда я знал, что иду не по голому камню в пустынной стране. Нет, я иду по хорошо известному мне пути, иду с определенной целью, переде мной поставлена задача, которую я должен выполнить, чтобы победить зло. И не каменные утесы возвышались вокруг меня. Уголками глаз я видел, или это только казалось мне, что вокруг стоят сверкающие здания, между которыми ходят люди — правда я видел только их мелькающие тени. А когда я открывал глаза, я вновь оказывался в ущелье… и… все же… видение оставалось во мне.

Ощущала ли и Гатея такое же странное смещение миров, я не знал. И спрашивать я не хотел. В моем втором мире были и звуки. Не сладостные песни зла, как той ночью, скорее это был шепот, не отдаленные крики, побуждение к действию, а шепот, убеждающий меня совершить то, что суждено мне.

Мне кажется, что я долго находился между двумя мирами, и внезапно я снова оказался в ущелье. Другого мира уже не было. Солнце стояло на западе, а ущелье расширилось и перешло в широкую зеленую долину, где, казалось, колдовству не было места.

Вдали виднелись животные. Один олень поднял голову, увенчанную рогами, сверкающими так, как будто они были покрыты серебром. Олень был больше тех, что мы видели в долинах у побережья, и шерсть их была светлее

— серебряно-серая, с темными полосками у передних ног.

Он издал предупреждающий крик и сильным прыжком исчез в высокой траве. Но тут же из травы вылетело покрытое серебристой шерстью тело. Это мог быть только Гру. Он обрушился на небольшого оленя и убил его одним ударом страшной лапы.

Когда мы подошли к коту, он жадно слизывал кровь и зарычал при виде нас.

В олене было много мяса, и мне тут же захотелось отрезать от него кусок, развести костер и поджарить его. Это окрасило бы нашу скудную пищу во время путешествия. Однако мне совсем не хотелось вступать в конфликт с Гру относительно его добычи.

Пока я колебался, Гатея прошла вперед, и кот позволил ей подойти. Она наклонилась, положила руку на голову мертвого оленя между его золотистых рогов. Затем она громко сказала:

— Слава Великому Богу лугов. Благодарим его за четвероногих, которых мы можем есть. Нельзя отказываться от того, что дано нам.

Гру поднял голову и прорычал, как бы присоединяясь к ее хвале. Она повернулась и махнула мне рукой. Я подошел и отрезал столько, сколько мы смогли съесть за вечер, оставив остальное Гру. Я обрезал сучья под ближайшими деревьями и сделал костер, не стараясь спрятать его, так как у меня была уверенность, что ночь не принесет нам опасностей.

Гатея достала из моего мешка небольшой сверток и, развернув его, осторожно высыпала на ладонь какие-то зернышки. Она держала их очень аккуратно, боясь выронить, а затем резким движением кинула в костер. Пламя вспыхнуло ярко-голубым цветом и окуталось дымом. В воздухе запахло травой, но я не был искушен в этом и не смог бы назвать, что это за запах.

Бросив пустой сверток на колени, Гатея наклонилась вперед и стала движениями рук раздувать дым, и он, повинуясь ее жестам, поплыл сначала на юг, затем на север, восток и наконец на запад. Затем она подняла сук, очищенный от листьев, который она нашла, когда я собирал сучья для костра, и стала водить им над дымом.

Затем она поднялась на ноги, пошла вокруг костра и начала делать на земле какие-то заметки. Она начертила круг и затем возле него зигзаги. Получилось нечто вроде звезды. На каждый луч звезды она капнула кровью убитого оленя и посыпала какой-то трухи, похожей на сушеные и измельченные листья. После этого она вернулась к костру и села, подняв свой сук как знамя — только на нем не трепыхалась ткань.

Я не задавал вопросов, так как за время нашего пути я привык к такому положению. Она вела себя так, что я по ее мнению был туп и необразован, и по сравнению с ней ничто. Итак я молча принял все ее ритуальные действия, с помощью которых она обезопасила нас, хотя я был уверен, что в этой зеленой спокойной стране нам ничто угрожать не может. Впрочем это всего лишь доказывает, что я был слеп и не замечал ловушек, которые окружали нас.