Короля играет свита - [82]

— Ошибся, братец! — Нахмурился подозрительно: — А может, дурачить меня вздумал? Говори, кто такая?

— Не ведаю ее имени, — в отчаянии выдохнул Алексей, — только она это. Она!

— Зато я ведаю, — усмехнулся князь, — и вот что тебе скажу: ежели решил глаза мне отвести, указавши абы кого, лишь бы отвязаться, то попал пальцем в небо. Сия красавица вот уже три месяца как живет в Берлине. Уехала она туда еще в начале марта, до переворота, однако без ее участия переворот сей никогда не свершился бы. Ведь это не кто иная, как сестра Зубовых, Николая, Платона и Валерьяна. Николай постарше всех, за ним идет она, Ольга Александровна (Жеребцова в замужестве), а, уж потом — Платоша с Валерьяном. Ольга моей покойной Лизоньки на годок постарше. Стало быть, красавице твоей уже тридцать шесть лет, понял? Перестань дурить и поищи Кого помладше.

Он, впрочем, оборвал смех, увидав остановившиеся глаза своего молодого друга.

— Как тридцать шесть? — пробормотал Алексей, едва ворочая языком. — Как в Берлине? Это она, она это, богом клянусь, вечным души спасением! И она… она была такая молодая!

Он резко отвернулся, пряча по-детски задрожавшие губы и повлажневшие глаза,

Василий Львович досадливо покачал головой:

— Вот те на! Крепко же ты влип, как я погляжу, бедолага! Но не может никак это быть Ольга Александровна! А ну, посмотри альбом внимательнее!

Алексей послушался, но, дойдя до последней страницы, вновь воротился к той, где была изображена пышноволосая красавица, да так и замер, не в силах оторвать от нее печальных глаз.

Князь, как нанятый, все горше качал головою, глядя на поникшую голову и согбенные плечи Алексея. Он не верил, что Алексей угадал верно, — думал, был введен в заблуждение внешним сходством. Перебрал в памяти всех придворных красавиц, всех дам петербургского света, но не смог вспомнить никого, кто был бы до такой степени схож с Ольгой Жеребцовой. Видать, не помог альбомчик, видать, в тупик зашли поиски злодейской красавицы! И вдруг его осенило.

— Полно слезы лить, Алешка! — схватил за руку молодого друга. — Если дива твоя живет в Питере — мы ее всенепременно увидим, потому что нынче вечером весь город, от самых высших до самых простых, зван на прощальный маскарад ко князю Платону Александровичу Зубову. Будем там и мы с тобой. Вот, ты уже ряженый, тебе и хлопотать не о чем, ну а я… не надеть ли мне сутану католического аббата? — подтолкнул он в бок Алексея, и оба заговорщика не смогли удержаться от невеселого смешка. Да уж, веселиться им было не с чего… — Решено! Едем! — воодушевился Василий Львович.

— Так ведь маскарад, — попытался охладить его пылкость Алексей. — Чего ж нам там делать, что мы сможем увидеть, ежели все лица будут закрыты?

— Объявлено, что в полночь все должны маски снять, поэтому твое дело будет на том маскараде — не ворон ловить, а ждать полуночи, чтобы высмотреть жар-птицу твою и вызнать, кто она, да откудо-ва. Понял, достопочтенный предок?

Алексей только и мог, что кивнуть, окрыленный надеждою.

Вот так и вышло, что на бал князя Зубова Василий Львович Каразин прибыл хоть без жены и без дочери, однако все — же не один, а в сопровождении высеченного парнишки, ряженного в костюм бравого солдатика времен Анны Иоанновны и плешивый паричок. Лицо солдатика было прикрыто наспех вырезанной бархатной полумаскою. Самому князю маска не понадобилась, ибо его лицо было надежно утаено под просторным капюшоном аббата-черноризца.

Оба разошлись по залу, всматривались, вслушивались, однако по всему выходило, что придется им — таки ждать полуночи!

Однако до урочного срока еще оставалось не менее четверти часа, когда Василий Львович, бросив мимолетный взгляд на Алексея, увидал что “ветеран Крымской кампании” стоит с ошалело — остолбенелым видом, чуть ли не за сердце хватаясь. Князь споро протолкался к нему и подставил плечо как раз в тот миг, когда юноша уже был готов упасть. Неприметно ущипнул под ребро, да так больно, что сознание мигом вернулось к Алексею, и он смог вполне членораздельно выговорить:

— Она здесь! Я слышал запах ее духов!

Март 1801 года.

Утром 11 марта, в тот самый день, когда душе русского императора назначено было расстаться с телом и явиться на суд божий, известный нам отец Губер (в то время он был директором петербургского иезуитского коллегиума), по обыкновению своему, явился в Михайловский замок. В кармане у него был некий пакет, и ежели бы Губеру предложили расстаться с ним в обмен на все сокровища Голконды, он только загадочно и презрительно усмехнулся бы в ответ, как умеют делать это отцы-иезуиты.

Прежде Губер прямо и смело шел к дверям государева кабинета. Но только он хотел поступить по обыкновению, как высокая фигура графа Палена преградила ему путь. Холодно глядя пастору прямо в глаза своими чистыми, но совершенно непроницаемыми голубыми глазами, генерал-губернатор сообщил, что государь именно сейчас настолько занят важными делами, что не может принять отца-иезуита.

С этими словами Пален резко повернулся, прошел в кабинет императора и захлопнул за собой дверь с самым непреклонным видом.

Изумленный Губер не успел ничего сказать и вынужден был остаться ждать в приемной. Он мог бы набраться нахальства и открыть дверь в кабинет… но опасался хотя бы словом раздражить императора. Ведь дело, по которому он явился, не терпело суеты, хотя уже не раз обсуждалось с государем в атмосфере строгой секретности. Губер был убежден, что Пален не предполагает, о чем пойдет сегодня разговор, и все же у него зародилось странное, неприятное предчувствие. Папский нунций в Петербурге Ареццо, сменивший на посту Лаврентий Аитту, говорил, что Павел поручил герцогу Серракаприола содействовать о посредничестве в том вопросе, по которому Губер явился нынче в Михайловский дворец.