Королевское зерцало - [63]

Халльдор не испытывал жалости к Эйнару.

— Эйнар получил по заслугам, — сказал он. — Только напрасно Харальд зарубил его у себя на усадьбе как раз тогда, когда Эйнар приехал к нему, чтобы заключить перемирие.

— Харальд никогда не поступит честно, если ему предоставляется возможность обмануть или предать.

— Ты преувеличиваешь! — поспешил Халльдор защитить Харальда.

— Так ли уж сильно?

Он задумался.

— Преувеличиваешь, хотя и не очень. — И продолжал:— Жаль, конечно, что он так поступает. У Харальда есть все: мужество, сила, ум, способность поднять людей на битву и завоевать их доверие. И при этом он не гнушается изменой!

— Для Харальда главная ценность — это власть. А какими средствами он ее добывает, ему безразлично.

— Насытиться властью все равно, что утолить жажду морской водой, — задумчиво сказал Халльдор. — Только от соленой воды страдает утроба, а от власти — душа.

В другой раз я узнала от Халльдора о смерти Кальва сына Арни.

Харальд призвал Кальва из изгнания домой — в свое время Магнус изгнал Кальва из Норвегии по наущению Эйнара Брюхотряса, который хотел один влиять на молодого конунга. Но оказалось, что Харальд так же предал Кальва, как и Магнус. Они оба преступили собственную клятву.

Во время похода в Данию Харальд велел Кальву с небольшим отрядом сойти на берег, пообещав, что вскоре остальное войско придет им на помощь. Однако оставался со своим войском на кораблях, пока не убедился, что Кальв и его воины погибли в бою.

Он не простил Кальву, что когда-то давно, в Стикластадире, Кальв был заодно с теми, кто отверг предложение провозгласить Харальда конунгом. Не забыл он и того случая, когда Кальв приехал с Эйнаром в Гардарики: они забрали Магнуса как будущего конунга с собой в Норвегию, а над Харальдом жестоко посмеялись.

По словам Халльдора, Харальд не отпирался, когда узнал, что его обвиняют в смерти Кальва. Он даже сложил вису, в которой похвалялся своей низостью:

Десять и три — вот столько мною убито — тринадцать.

На то, чтоб убить человека, меня без труда подстрекали.

Злобу с враждой пожинает тот, кто к предательству склонен.

Лучше всего растет сорняк, говорят в народе.

— Харальд имел в виду не тех, кого убил в бою, — сказала я. — Убитых в бою должно быть гораздо больше. Четверых из тех, о ком говорится в висе, я могу назвать — это Магнус, Кальв сын Арни, Эйнар Брюхотряс и его сын Эйндриди. Любопытно, кто же остальные?

— Я бы тоже мог назвать кое-кого еще по Царьграду, — сказал Халльдор. — Но тринадцати все равно не наберется. Странно, что он не прикончил и меня. Ведь я никогда не скрывал, что у меня на уме.

— А из-за чего у вас на этот раз произошла перебранка?

— Елизавета, — сказал Халльдор, — я никогда не бранюсь с конунгом. Но случается, я ему перечу. А иной раз я и слова не скажу, но все и так ясно. Однажды Харальд расплатился с дружиной обманной монетой — сквозь серебро просвечивала красная медь, а я взял и швырнул всю эту медную дрянь к его ногам.

И Харальд смолчал. Потому что ни один человек в гриднице не сомневался, что деньги обманные. Только один наш разговор можно, пожалуй, назвать перебранкой.

— Из-за чего же вы повздорили?

— Из-за рождественской пени. Она была придумана потехи ради. Кто опоздает на Рождество к заутрене или еще в чем провинится, тот должен был сесть на пол и осушить рог с пивом.

Однажды Харальд для смеху устроил так, что к заутрене зазвонили слишком рано, опоздала почти вся дружина. Воинам пришлось садиться на солому и пить. Но мне показалось это ребячеством со стороны Харальда, и я отказался участвовать в такой потехе.

Тогда Харальд сам подошел ко мне с рогом и потребовал, чтобы я выпил его. Я отказался выполнить его приказание.

— Тебе все равно придется выпить этот рог, — сказал он. И в его глазах я увидел знакомый блеск. Я решил, что Харальд, видно, повредился в уме, если даже в таком пустяке хочет утвердить свою власть. Однако я тоже рассердился.

— Конечно, ты можешь принудить меня выпить этот рог, — сказал я. — Но твой отец, Сигурд Свинья, не смог бы принудить моего отца, Снорри, сделать то, что ему не по душе.

Я принял рог и осушил его. А Харальд побелел от гнева.

— Тебе тоже палец в рот не клади, — сказала я. — Ты знаешь, где у Харальда самое больное место. Он-то прекрасно понимает, что происхождение его не такое знатное, как ему хотелось бы. Я слышала кое-что о родах норвежских хёвдингов. Еще неизвестно, действительно ли Сигурд Свинья был потомком Харальда Прекрасноволосого.

— Харальд предпочитает не вспоминать о Сигурде Свинье, — сказал Халльдор. — У него на языке теперь только Олав Святой. Он, мол, принял наследство от своего святого брата. Все уши прожужжал Олавом Святым, точно так же, как некогда Магнус.

Хотя, если говорить честно, всякий бы воспользовался тем, что его брат оказался святым.

Я промолчала. Мои родичи в Гардарики тоже при случае пользовались своими святыми родственниками.

— Но хуже всего его мелочность, — продолжал Халльдор. — Она немногим лучше предательства.

— Что ты называешь мелочностью? — спросила я.

Халльдор задумался.

— Однажды мы с Харальдом стояли на корме, и я вдруг увидел, что мы плывем прямо на подводный камень.