Королевское зерцало - [13]
— Да, но в другой раз, — ответила Эллисив.
Только после их ухода, и то не сразу, Эллисив вспомнила, что забыла спросить, в какой день была битва, — она была уверена, что Мария погибла именно в тот день.
III. ОРКНЕЙСКАЯ ЗИМА
Дверь в церковь Торфинна ярла была приоткрыта, оттуда доносилось пение:
— Magnificat anima mea Dominum… [15] — долетали слова вечерней мессы.
Эллисив остановилась и прислушалась. Ей не казалось красивым это пение, хотя крохотный хор, состоявший из епископа Торольва и трех его священников, пополнился, когда из Англии вместе с О.тгчом вернулся норвежский епископ Тьодольв со своими людьми.
— Et miserico dia ejus a progenie inpogenies [16]. — пел хор.
Эллисив знала латынь, когда-то у нее было достаточно времени, чтобы изучить этот язык.
Но к церковной службе на латыни она так и не привыкла. В душе у нее до сих пор хранились звуки другой литургии, способной перенести небо под купол киевской Святой Софии.
Если бы она сейчас услыхала службу, какую слышала в детстве, неодолимая сила привела бы ее в церковь, к небесному свету.
— Deposuit potentes de sede, et exaltavit humiles [17], — голоса поющих повышались и понижались.
Но все это не трогало Эллисив и не могло помочь ей.
Эллисив медленно шла с кладбища, где навещала могилу Марии.
Она ощущала себя увядшей веткой на древе жизни, отторгнутой от источника с живой водой. Ведь она до сих пор не покорилась воле Божьей.
В душе у нее поднималась ненависть к священникам Харальда с их латынью. Объяснить им что-нибудь было почти невозможно.
Вот, например, епископ Тьодольв.
Он пришел к ней со словами утешения. И стал так преувеличенно превозносить не только мужество Харальда, но и его набожность, что озадачил Эллисив: либо епископ дружины совсем не знал своего конунга, либо просто лгал.
Эллисив пыталась объяснить ему, что для нее чувство отчужденности от церкви, от связи между Богом и людьми, которое она сейчас испытывает, еще мучительнее, чем скорбь по Харальду.
Тогда епископ Тьодольв заговорил об исповеди, он смотрел на Эллисив, как будто она была великая грешница.
Она прямо сказала ему, что не нуждается в исповеди, по крайней мере в такой, какую он имеет в виду.
— Чем же я тогда могу помочь? — спросил Тьодольв, он был явно обижен.
Эллисив попросила дать ей время подумать. Какой прок говорить ему, что она не верит в его способность помочь ей.
Ее душе нужен был добрый целитель, а не строгий судья. Такой служитель Божий, который простер бы к ней руки и сказал: «Дочь моя, ты заблудилась во мраке, выйди же к свету! Зло опутало тебя, но я помогу тебе освободиться от него».
Так сказал бы отец Иларион, который был в Киеве ее наставником и духовным отцом. Он поступил бы, как добрый пастырь, который готов взвалить на плечи заблудшую овцу, чтобы вернуть ее обратно в стадо.
Нет, здесь ей не от кого ждать помощи. Горе и досада, гнев и отчаяние переполняли Эллисив, но она должна была скрывать это любой ценой. Если ее начинала бить дрожь, Эллисив замирала, заставляя себя успокоиться. Если становилось так тяжко, что она боялась сойти с ума, она останавливала взгляд на первой попавшейся вещи — на камне или на котле — и пыталась сосредоточить на ней все мысли, она впивалась в нее глазами, надеясь, что этот пустяк заполнит ее душу.
Люди, встречавшиеся повсюду — и возле домов, и в домах — ее не отвлекали, ей казалось, что их слишком много на этом маленьком острове.
Кроме епископа Тьодольва, вернулись и ярлы Паль и Эрленд со своими уцелевшими воинами, и воины Олава, сына Харальда, как раненые, так и невредимые.
Эллисив нередко бывала в покоях епископа, там часто собирались епископы и священники.
Ее удивило, когда оркнейский епископ Торольв попросил дозволения побеседовать с нею. Она не возражала против беседы, и он сел рядом.
Однако епископ долго болтал о том о сем, не решаясь заговорить о главном. Наконец он перешел к делу, но вид у него при этом был виноватый. Епископ хотел, чтобы Эллисив, если только она не против, перебралась со своей челядью в дом поменьше — у него теперь стало слишком тесно.
Эллисив ответила, что она гостья и благодарна за оказанное ей гостеприимство, а куда он ее поселит, пусть решит сам.
Епископ Торольв старался не смотреть на нее и все время отворачивался.
— В том доме есть очаг, — сказал он.
Эллисив удивилась: неужели очаг в доме, куда ее собираются переселить, единственное его достоинство? Она молчала.
— Значит, так тому и быть. — Епископ по-прежнему прятал от нее глаза.
Он поднялся. Эллисив обернулась и тут же встретилась взглядом с другим епископом, Тьодольвом. Лицо его было сурово.
Должно быть, это его рук дело, подумала Эллисив. Конечно, у оркнейского епископа было теперь слишком людно, однако не настолько, чтобы ей и ее служанкам нужно было лишаться привычного угла. Неужели Тьодольв после их последней беседы счел ее падшей женщиной, одно присутствие которой могло угрожать целомудрию духовенства?..
— Пресвятая Теотокос!
Эллисив не заметила, что последние слова, которые постоянно повторял Харальд, она нечаянно произнесла вслух; опомнилась она, когда к ней обратился епископ Торольв:
