Королевский путь - [104]

Она уже не раз замечала напряженно поджатые губы и оценивающие взгляды тех, кто был рядом с мальчиком. В кого он? В Дарнлея? А эти большие глаза? Интересно, может, из него выйдет искусный музыкант?

Перед Марией лежала задача не из приятных. Ей надо показать, что она в мире со своим мужем. Нельзя допустить, чтобы он лил отраву в людские уши. А ему так хотелось это сделать, даже зная, что он вредит этим самому себе.

Она пригласила Дарнлея и в присутствии всего Двора громко произнесла:

— Ваше Величество, я пригласила вас посмотреть на нашего ребенка. Взгляните в его личико. Господь благословил наш союз младенцем. Он — плоть от плоти вашей.

Дарнлей склонился над мальчиком. Она намекала, что ей известно о слухах. Он боялся жены, ведь она могла наказать его. Он боялся тех графов, которые были виновны в смерти Риччо. Да, сейчас они в ссылке, но позволь она им вернуться, и его постигнет участь Давида. Он совершенно не понимал, как поступить. Иногда ему страшно хотелось показать, что ему нет никакого дела до нее. Но сейчас-то совсем другая история: в моменты, как этот, он всегда был в проигрыше.

Мария взглянула на склонившегося над ребенком мужа, на лордов, наблюдавших за всей этой сценой… Ее голос зазвенел под сводами дворца:

— Я клянусь перед Господом, как если бы стояла перед Ним в Судный день: этот ребенок от вас, а не от другого мужчины. Я хочу, чтобы все присутствующие здесь запомнили мои слова. Я говорю — и Господь тому свидетель, — что ребенок этот настолько ваша плоть, что меня пугает это.

Она повернулась к знати, столпившейся у постели.

— Я надеюсь, — сказала она, — что этот мальчик объединит Шотландию и Англию. Я верю, этот союз примирит наши страны.

— Так будем же надеяться, — сказал граф Меррейский, — что он унаследует два королевства только после вас. Вы ведь вряд ли хотите, чтобы он опередил своих родителей.

— Его отец порвал со мной, — печально произнесла Мария.

Дарнлей заорал:

— Вы не можете так говорить! Вы сказали, что все должно быть прощено и забыто, что между нами теперь все, как было в самом начале.

— Я хотела бы забыть, — сказала Мария, — но как это сделать? Вы могли убить меня, вспомните… и не только меня… но и вот того ребенка, что сейчас перед вами…

— Да ведь все позади…

— Все позади… Я очень устала. Я хочу остаться с мальчиком одна.

Она тяжело повернулась к стене, в полном молчании все удалились из покоев.

Пока Мария спала, над дворцом продолжал витать шепоток.

Она поклялась, что Дарнлей — отец ребенка. А если бы это было не так… она все равно поклялась бы или нет? Призвала ли она бы Господа в свидетели, окажись отцом Давид?

И в Эдинбургском дворце, и на улицах города звучала лишь одна фраза и более ничего:

— Кто отец принца: Дарнлей или Давид?

* * *

Перед Марией было теперь два важных дела: заботиться о малыше и избавиться от мужа. Он неотлучно находился рядом с ней, то упрашивая, то угрожая. В нем не осталось и тени былого равнодушия. Он страшно хотел быть действительно мужем. Он кричал, что она не должна выставлять его из спальни. Она не должна ставить у дверей охрану, чтобы он не пробрался тайком.

Бывало, он рыдал перед нею, колотя кулаками по коленкам, как капризный ребенок.

— Почему вы выставляете меня из своей постели? Разве я не муж вам? Что вы обещали мне, когда уговаривали объединиться? Вы сказали, мы должны держаться вместе… Все — ложь! Ложь, чтобы сделать меня врагом Мортона и Рутвена. Вы забрали у меня их дружбу и ничего не дали взамен.

— А я ничего не могу дать взамен пустоты, — презрительно сказала она. — Они никогда не были друзьями вам.

— Вы жестокая женщина… жестокая… Кто ваш любовник сейчас? У такой женщины, как вы, должен быть любовник. И не мечтайте, что я не узнаю его имени!

— Вы ничегошеньки обо мне не знаете, — сказала она ему. — Запомните на всю жизнь: я презираю вас. Меня тошнит от вашего присутствия. Уж лучше я пущу в постель жабу, чем вас.

— Но так было не всегда. И так не будет… Что изменилось во мне? Ведь было время, когда вы с трудом дожидались часа встречи со мной. Не думайте, что я не помню, какой страстной вы были… значительно более страстной, чем я сам…

— Да, это правда. Но я не прощаю себе собственную глупость. Я просто говорю вам, что сейчас я вижу вас таким, какой вы на самом деле… Я содрогаюсь, когда вы рядом…

Эта ссора быстро стала достоянием Двора. Впрочем, Дарнлей и не делал из этого секрета. Когда он напивался, то становился слезливым. Он, бывало, посвящал дружков в подробности королевской страсти, но выслушивалось это теперь с неохотой. Иногда ему хотелось убить кого-нибудь… да любого… Но больше всего он хотел убить Босуэла, ставшего после смерти Давида фаворитом королевы. Некоторые говорили, что Босуэл займет место Давида, и казалось, он даже стал более надменен… Некоторые говорили, что на месте Давида будет теперь граф Меррейский. Да, королева не доверяет ему, но тем не менее он все еще не выдворен из страны.

Босуэла Дарнлей боялся. У графа была привычка вызывать врагов на поединок… Взгляд Дарнлея метался с Босуэла на графа Меррейского. Он чувствовал, что уж лучше выйти на поединок с графом Меррейским, чем с Босуэлом.