Королевский краб - [68]

— Мама, конфету хочу. Купи!

— А молочка не хочешь?

— Конфету хочу.

И тут в калитку с улицы постучали. Катя охнула от неожиданности, поставила чугунок на землю и пошла открывать.

— Катя, это я, — раздался за калиткой хорошо ей знакомый дребезжащий голос почтальона деревни Рог. Это был старик Адам, словоохотливый, общительный, знавший в силу своего характера и в силу служебного положения лучше всех последние деревенские новости.

— Дедушка Адам, проходите, проходите, — засуетилась Катя, сердце которой сладко защемило в предчувствии вестей от милого Кости.

Они прошли в просторный дом, целиком и полностью сделанный руками Кости. Дед Адам решительно уселся на табуретке около стола, а Катя, соблюдая давнюю традицию, побежала в кладовку, чтобы угостить почтальона.

— С тебя, милая, полагается сто граммов, — шутливо сказал дед, с удовольствием наблюдая за приготовлениями Кати. — Я принес деньги и письмо Кости. Однако возраст мой не тот. Мне и рюмки за глаза хватит. Так что садись, милая хозяюшка, составь кумпанию. Последний раз я сидел в кумпании нашего председателя колхоза. Ему дочка посылку прислала. Штаны короткие, как на мальчика, прислала батьке в подарок. Чорты называются.

— Шорты, — поправила его Катя.

— А я и говорю, чорты. Неужели он их наденет? Так вот, сидю, чай пью. Беседуем. Сердится председатель, что Костя с колхоза подался на путину.

— Он Костю на курсы механизаторов не пускал. Тоже небось рассердил Костю-то, — сказала Катя.

— Их, милая, председателя понимать тоже надо. У него каждый на счету. Он думал — отпусти Костю на курсы, а Костя пообомнется в городе и останется там, работу посля курсов найдет.

— Он и так нашел, на Востоке.

— Это его Федька сманул. Сам уже десятый год на путину ходит, видно, понравилось, и других сманывает. А председатель что? Председателю здеся люди нужны, а рыбаков на Востоке небось хватает. Зачем там белорусские трактористы?

Вот так и беседовали обрадованная Катя и словоохотливый дед-почтальон. Но за разговором Адам не забывал о деле. Он, не торопясь, копался в своей обширной, полупустой сумке, выуживал оттуда вначале письмо, затем шариковую ручку и следом почтовый перевод, к которому он отнесся особо внимательно и бережно — это документ денежный!

— Пиши-ка здеся, милая, сумму прописью, а не цифрами. Поглядеть бы у тебя надо и пачпорт, да ладно, так знаю, что ты — Ильющиц, законная супруга Кости.

Но Катя от радости, что пришли не только деньги, но и письмо, судя по конверту толстое, немного поглупела, принесла паспорт, бережно развернула его перед дедом. Потом она несколько раз пересчитала деньги — тридцать три трешки и один рубль. По почте она получала впервые, и ее умиляла вот такая необыкновенная точность почты, вежливость почты. Принесли не извещение, а сразу и деньги, прямо домой! Она решила, что, пожалуй, почтальону следует дать немного на пиво. Вот почему она прошла в другую комнату и отсчитала там пятьдесят копеек, но по дороге не то что застыдилась, а решила быть щедрой до конца и пододвинула к деду целый рубль. Дед, которого обычно односельчане только кормили, оценил эту щедрость, но и обиделся. Сказал Кате: «Мне на почте плотють». Ему не захотелось быстро уходить, уходить, не узнав вначале того, как там живет и работает Костя. И в рубле он увидел некую символику. Как будто выходило так: сделал свое дело, получай рубль и катись, а уж этого меньше всего хотелось крайне любопытному Адаму. Из деревни Рог уезжали, уезжают, и будут уезжать, и будут возвращаться назад из райцентра, из Минска… Костя же уехал очень далеко, на карту глянешь, и то не по себе становится! И как он там, у берегов Аляски, которую по глупости продал царь американцам, или у Японии, или у Камчатки? Это интересовало не только Катю, но и всех жителей небольшого Рога, и даже председателя колхоза. Конечно, десятый год ездит на Восток баламут Федька, но Федька-человек неразговорчивый, крайне осторожный, он и жену привез с Востока, тоненькую девочку, малоприспособленную к колхозной работе и ставшую здесь, в деревне, продавщицей и законодательницей женских мод. Местные школьницы у нее вместо подруг, они только с нею обсуждают длину платьев и все поголовно ходят в кружевных, под японские, кофточках. Совсем другое дело Костя — откровенный, открытый, как ребенок, и всеобщий любимец. Когда Костя законфликтовал с председателем из-за курсов, затем уехал, большинство стало на его сторону и даже сам председатель почувствовал, как уменьшился его авторитет, как он нехорошо поступил с одним из лучших трактористов.

— Ну, как он там? — нетерпеливо спросил старый почтальон, изнывая от любопытства. Не ради ли этого он прошел десятки других адресов, чуть ли не полдеревни миновал без остановки!

Катя читала письмо чрезвычайно внимательно, каждое слово повторяла шепотом, словно проверяла слова на вкус. А они были одно лучше другого. Истосковавшийся по семье, Костя стал почти поэтом, осторожных выражений не подбирал, и оттого его жена жарко зарумянилась. Она любила его. Еще в шестнадцать лет увидела стройного парня, только вернувшегося из армии, и поняла — вот кто ее суженый. Да и он обратил на нее внимание, начал ухаживать, и стала она его женой, но за десять лет совместной жизни редко слышала такие ласковые и нежные слова, которых было так много в письме.