Королевский гамбит - [48]

Где лесные звери не пробьются,

Где снаряд и тот не пролетит,

В непролазных чащах и болотах вьются

Наши трудные, опасные пути…

Николай, слушая, думал о том счастливом времени, когда останутся позади эти “трудные, опасные пути”. А пока…

Проверь автомат,

Кинжал пристегни,

Запал у гранаты вверни.

Разведчик — мой брат.

Бесшумно иди,

Ведь ты невидимкам сродни.

Пулемет в короткой захлебнулся.

Полог ночи свет ракет прорвал.

Эй! Смотри, чтоб друг твой не споткнулся

И, сраженный пулей, не упал…

Демьян резко оборвал песню:

— Где-то сейчас Рыбаков, Семухин, Луценко, капитан Мигунов? И жаль мне, Коля, бородача-пехотинца. Какой забористой махрой он нас угощал!

— Стойкая была у Коробова душа! А Луценко, когда я на задание уходил, взвод принимал. Ры, баков, Семухин и остальные ребята по этому случаю праздник с песнями и танцами в риге устроили: радовались назначению.

— Старшина — разведчик знающий…

Хорошо подстерегать лесной рассвет: лежа на спине под густым ветвяным шатром, сквозь который и днем едва различимо небо. Лежишь… И вот чуть прорезались, даже не прорезались, а лишь определились неясными контурами в кромешной тьме гиганты-деревья. Их не видишь. Их скорее ощущаешь. Незримые ранее ветви над головой постепенно приобретают фантастические очертания. Темные полосы лап покрылись иглами: значит, на равнине светло. И вот оно, солнце! Утро пришло!

Лучи осветили лужайку. Птицы защебетали.

— Солнце-то нас подкараулило! — встрепенулся Демьян. — Николай, пора! Меня на операцию возьмешь? Я за тобой, Колька, хоть на тот свет, только плацкартный-купированный… — он вскочил, отряхнул с гимнастерки хвою, подобрал ветку и, шутя, вытянул ею друга вдоль спины. — Вставай! Лузин — строгий. У него утро с четырех до пяти, а остальное — день.

В штабе их ждали.

— Собирайтесь, Полянский, — вместо приветствия сказал командир. — Пойдут с вами Федотов и Токарев. На связь — Сазонова. Будьте осторожны. Не наскочите по дороге на карателей, — добавил он. — В Риге действуйте осмотрительно, не бродите попусту. Рига объявлена столицей Остланда. Там размещены резиденции и штабы рейхсминистра, рейхскомиссара Прибалтики и генерального комиссара Латвии. Так что в ищейках недостатка не будет.

Еще раз предупреждаю: держитесь начеку. Но в Риге есть и друзья… О деятельности Соловья знать никто не должен. Основную явку запомнили? Запасные? Не забывайте, что Янис ждет вас… Через некоторое время перебазируемся на условленное место. Ну, скатертью дорога, хорошей скатертью.

О ЧЕМ УМОЛЧАЛ ФЕЛЬДЪЕГЕРЬ

С утра Горбачев носился из кухни на склад, со склада, нагруженный свертками, пакетами, бутылками — во флигель. Денщик сбился с ног. Гауптман ждал высокого гостя и хотел встретить его по-царски. Солдаты из охраны старательно натирали и без того чистые полы, влажными тряпками снимали невидимую пыль с тяжелой резной мебели в гостиной и в кабинете. Из Риги нарочный доставил фрукты и деликатесы.

Крафт остался доволен стараниями денщика. Он окинул взглядом просторное, в ярких коврах помещение, коротким рывком за витой шелковый шнур раздвинул бархатные портьеры и, когда комната наполнилась солнцем, поспешил на улицу, откуда уже доносились певучие сигналы лимузина.

Фон Штауберг твердой походкой хозяина прошел впереди Крафта в гостиную и опустился в кресло.

— Здравствуй, Курт! — сказал он, расстегивая верхние пуговицы мундира и с видимым удовольствием отмечая обилие кушаний на богато сервированном столе. — Угощай.

Гауптман откупорил припасенный специально для особо торжественных приемов коньяк и наполнил им тонконогие рюмки.

— Прошу вас, — обратился он к шефу, придвигая вазу с фруктами и фарфоровую с золотым ободком тарелочку с прозрачными ломтиками лимона, пересыпанными сахарной пудрой.

Оберст фон Штауберг чуть скривил толстые губы, что, видимо, означало улыбку.

— Садись, Курт! Садись, — и, забыв о хозяине, забарабанил по подлокотнику кресла короткими волосатыми пальцами в перстнях. Взгляд его был устремлен в окно, на залитый солнцем сад. Во всем этом угадывалось волнение, которое пытался скрыть оберст.

— Кто бы мог предположить, — наконец задумчиво, как бы рассуждая сам с собой, проговорил он, — что все так печально завершится. Мы хотели поправить дела летним наступлением. А в результате? Операция “Цитадель” должна была послужить поворотным пунктом в ходе войны. Так ведь, Курт?

В глазах гауптмана мелькнула тревога.

— А на днях, — продолжал ровным и от этого страшным голосом фон Штауберг, — русские взяли Орел и Белгород. Несколько генералов покончили с собой. Генерал-полковник пустил себе пулю в лоб! Как тебе это нравится, Курт? Вместо того, чтобы окружить и уничтожить большевиков в Курском выступе, выйти в глубокие тылы, захватить Москву и выиграть кампанию, — катастрофа! Ка-та-стро-фа! — фон Штауберг приподнялся, залпом осушил рюмку и тяжело опустился на место. — Налей, Курт! Тебе понятно слово “катастрофа”! А “поворотный пункт”? — он саркастически рассмеялся. — Поворотный надо понимать так: мы повернули на запад и отступаем, отступаем по всему фронту, оставляя территории, завоеванные у Советов ценой больших жертв.