Королевский дуб - [8]

Теперь мне кажется, что мы просмеялись все четыре года. Тиш была прирожденным лидером, магнитом; каждый дом студенческого общежития хотел, чтобы она жила именно у них. И она согласилась жить в „Три Делт", но на том условии, что вместе с ней пригласят и меня. Ее мать оплатила мои вступительные и членские взносы и купила для меня строгую золотую булавку в форме трезубца — отличительный знак колледжа. В благодарность за это я натаскивала Тиш в течение четырех лет по английскому и истории. Она не была глупой или отстающей студенткой, просто у нее было множество общественных нагрузок и должностей, отнимающих время. Тиш легко давались математика и естественные науки, но она была самым нетерпеливым существом, какое я когда-либо знала, и не желала зубрить то, что не усваивалось само собой.

Я заставила свою подругу понять всю прелесть гуманитарных наук. Благодаря мне она стала членом общества „Фи Бета Каппа"[3] и была включена в почетный список декана. Благодаря ей в колледже я была счастливее, чем когда-либо в жизни. И встретилась с Крисом тоже, собственно говоря, из-за нее.

Поэтому я поверила ей относительно противозачаточных таблеток и сказала, что попрошу Криса принести их. Но получилось так, что мне не пришлось просить. Вечером он пришел с конвертом из оберточной бумаги, полным эновила. Вместо того чтобы пойти смотреть „451° по Фаренгейту", как планировалось, мы снова забрались в его кровать и занялись любовью.

Снова, снова и снова. Я напрягалась из последних сил; каждый раз, когда он входил в меня, отчаянно визжала, как кошка, впадая в уничтожающую красную тьму. Я еще продолжала содрогаться в оргазме, а он уже снова оказывался во мне, и я чувствовала, что красный прилив начинает подниматься в чреслах моих и мерный ритм прибоя увлекает в темное море страсти. В конце концов после третьего раза я сворачивалась в клубок на кровати, закрывала глаза и кричала:

— Все, Крис, перестань! Все-е-е!

— Господи, Энди! Я не могу остановиться!

— Нет, все! Не нужно больше! Ты сделал из меня подкладное судно! Хватит, Крис!

Он не спорил, а был ласков и говорил только:

— Будь по-твоему, девочка моя.

С тех пор мы занимались любовью один раз в день, но почти ежедневно, и это было чем-то экзотическим и невообразимым. Это было „взрывным", как сказала Тиш, глубоким и даже со временем превосходным. Подруга оказалась права. Я действительно стала получать удовольствие и жаждала, чтобы Крис оказывался как можно чаще в моем теле. Постепенно желание мое стало таким сильным, что одна мысль о наступающем вечере, о том, что мы будем делать и говорить друг другу, прерывала мое дыхание и делала ватными руки и ноги. Я немела, мысли путались, а перед глазами стояла пелена. Но наш секс никогда не был нежным, мягким и медленным. И в течение моей жизни с Крисом и даже после я была уверена, что на свете нет больше женщины, которая вытворяла бы ночью нечто подобное, заставляющее меня саму опускать глаза.

Мы с Тиш долго строили планы нашей жизни после колледжа, называя ее „работой в гетто". Она будет там, куда приведет их интернатура[4] Чарли, а я носилась с программой по ликвидации неграмотности в городских джунглях моего родного города. После стажировки Тиш хотела заняться юношеской психологией, в то время как Чарли откроет частную практику по акушерству и гинекологии. Я же скромно мечтала о журналистике, широко признанной и содержательной, и, может быть, одном-двух тоненьких, проникновенных романах.

А вместо этого в течение двух лет до замужества я была, что называется, „рабой любви", и время, которое я не проводила в кровати с Крисом, тратила на то, чтобы сделать из себя безупречную жену хирурга из Бакхеда. По правде сказать, он этого от меня не требовал, но и ничего не возразил, когда после трех-четырех посещений его родителей в богатом доме на Хабершем-роуд и в автоклубе Пьемонта я подрезала свои оскорбительно-роскошные черные волосы, довела диетой солидный зад до восьмого размера и купила пару простых лакированных лодочек на крошечных каблучках.

Я даже разыскала, что было очень трудно в то время, слишком вызывающий, сверкающий наготой хлопчатый купальник с цветами для того, чтобы плескаться в бассейне за домом на Хабершем-роуд — в самой мелкой его части, ведь когда я росла в Кирквуде, там не было общественных бассейнов.

Из всех длинноногих девушек со вздернутыми носиками, носящими солнечные очки на макушке пронизанных солнцем голов, которые приезжали на уик-энд, чтобы поплавать в бассейне дома Криса с его родителями и двумя младшими сестрами, я была единственной, кто не мог плавать, как молодая выдра. Играть в теннис, гольф и ездить верхом я тоже не умела.

— Это наследственная особенность моих родственников, — объяснила я матери Криса Сэлли („Зови меня Сэлли, дорогая, никто не называет меня миссис Колхаун"). — Эллинистическое смещение бедра.

— Правда?.. — пробормотала она. — Какая жалость. Может быть, позже, с помощью операции…

— Она тебя разыгрывает, ма, — с явным наслаждением проговорил Крис. — Она вообще не может плавать. Тонет, как камень. Только посмотри на ее зад.