Королевский дуб - [6]

Первое, что он сказал после этого: „А я-то думал, что ты начнешь говорить о какой-нибудь ерунде: о Корпусе мира или походе к Белому дому в наш медовый месяц". А потом он заметил: „Надеюсь, теперь я могу получить тебя? Я терпел целый год, и не думаю, что смогу ждать дольше".

В ту же ночь мы стали близки в его спальне, в жаркой, душной маленькой квартире на Понс де Леон, в то время как Тиш с Чарли были в кино, а радио надрывалось модной песенкой.

У меня не было ни единого повода, чтобы не спать с ним. Свадьба состоится, уважение обеспечено, и мое невольное „нет" замерло на губах, и я легла в его тесную смятую постель. Сердце колотилось так, что, казалось, разрывало грудную клетку. И мы совершили то, что для всех людей становится рубежом двух времен.

Крис уважал мои инстинктивные, мягкие, но энергичные „нет" всегда, когда его руки пробирались под юбку или кофточку. Он равнодушно пожимал плечами, тем самым успокаивая меня. Но потом снова и снова заставлял беспокоиться, не добьется ли он своего иным путем.

Я не понимала, почему Крис предпочитает меня, ведь он мог иметь любую из позолоченных богинь Атланты, если бы только захотел. Но я знала, что он никогда не ответит на этот вопрос, а я его никогда не задам.

В конце концов, был закат 70-х, и по всей стране молодые женщины, если хотели, принимали противозачаточные таблетки и занимались сексом. Но мы жили на Дальнем Юге, и мои сверстники не слишком-то говорили о сексе, а многие не занимались им, с таблетками или без таковых, но те, кто все же занимался, не были по-настоящему довольны.

Но времена меняются, и великое, основное бедствие — беременность и страх бесчестья — почти исчезло, и не осталось ни одного веского довода, чтобы отдалиться от Криса, кроме подлинного ужаса перед новым, неведомым. Это было самое долговечное наследство, оставленное мне матерью.

Многие комплексы стираются, когда обнаружена их причина. Мой страх был объясним. После первой сильной тупой боли, когда Крис овладел мной, я почувствовала себя потерянной, опустошенной. Я почти задохнулась, будто пошла ко дну. Тут же, в ужасе, не зная, что это было, я стала неистово кричать, пытаясь освободиться. Я просила Криса остановиться, ощущая, что таю, исчезаю в огромном чувстве, темпом, как кровь. Мною овладела паника: у этой бездны, бездны наслаждения не было дна, и, наверно, там, внизу, меня ожидало забвение. Мой страх жил внутри, и это не были опасения любой другой женщины: беременность, позор, распутство. Это был страх полного исчезновения. Страх стать ничем. Попросту раствориться без следа…

Крис не слушал меня и не останавливался. Он входил в меня снова и снова, и каждый раз я, пронзительно крича, тонула в той изысканной смерти, стыдилась, ужасалась и изумлялась, что именно со мной происходит все это.

Я делала то, что любил Крис и о чем никогда не слышала ни до, ни после наших отношений. Мы с Тиш часто хихикали над „Камасутрой", но даже там я не встречала того, что проделывал Крис со своим гладким, жилистым и выносливым телом. В последний раз, взрываясь от гнева, брыкаясь и плача, я вдруг ощутила себя вертящейся под потолком бесстыдной китайской акробаткой. Моя мать, казалось, парила бок о бок со мной, пронзительно крича: „Позор! Ты должна лечь на спину и сложить руки как монашка!"

Когда он кончил в последний раз, я не могла двигаться и говорить, лежа на разметанной постели как труп. Я хотела бы лежать так вечно, не двигаясь, еле дыша, с холодной темнотой, опустившейся мне на веки, без этой колотящей и кружащейся красноты. Сердце билось с тихим, глубоким, протяжным и глухим стуком, и я не удивилась бы, если бы оно остановилось. Кажется, это было вполне возможно.

— Я полагаю, что проблема с замужеством решена, — улыбнулся Крис, приподнимаясь надо мной на локте. Невероятно, но он не выглядел унылым или взъерошенным. Он был похож на Питера Пэна — живой, нахальный и веселый. Я начала плакать.

Он раскаивался, был нежен, помог мне одеться и сказал, что не торопит меня и впредь не будет таким… изобретательным.

— Но я ждал тебя так долго, — оправдывался он, — а то, как ты кончила… Я думал, тебе нравится. Я никогда не слышал, чтобы так кричали.

— Я просила тебя остановиться… Я просила тебя снова и снова. Это было похоже… похоже на смерть, Крис!

— Я знаю, — сказал он, улыбаясь. — Говорят, что так бывает, когда лучше уже быть не может. Ты счастливица, Энди. Мы оба счастливцы. Некоторые люди пытаются достичь этого в течение всей жизни, но не получают, а мы сразу попали в десятку.

Мы оделись и вернулись к дому „Три Делт", по дороге задержавшись в таверне Мануэля выпить пива. До этого мы сотни раз заходили туда, но сейчас сделали это в атмосфере важности и необратимости случившегося с нами.

— Мы уже не те, что были до сегодняшнего вечера, — произнес Крис, с силой обнимая меня за плечи, когда мы входили во двор общежития, — теперь мы часть чего-то другого, часть целого. Я не думаю, что свидетельство о браке сделает нас более близкими. Ты чувствуешь это?

— Да, — сказала я, шатаясь на ватных ногах, ощущая скрытую, неопределенную боль, пронизывавшую, как иглой, позвоночник, — разумеется, чувствую.