Королевская сага - [20]

Не бывали - и все тут!

Почему?

Да потому, что, если бы хоть один норвежец в IX. Х или XI веке подозревал о существовании северного пути в Белое море, - больше того, если бы он просто знал о самом существовании берегов Белого моря, с их тучными пастбищами, плодородной землей, прекрасным климатом, лесами, полными разнообразной дичи, обильными рыбой реками и озерами, множеством никем не заселенных островов, достаточно больших, как те же Соловецкие, - ни один из них не бежал бы из Норвегии в бесплодную, безлесую Исландию и дальше, в Гренландию, где каждое бревно ценилось почти на вес золота, а пастбища и плодородные земли были поделены намного раньше, чем приплыл последний переселенец!

Ведь и добираться в Белое море было много проще и безопаснее, чем отправляться в плавание по звездам в океан, не зная, куда тебя занесет буря или морские течения, к какой земле и когда ты пристанешь.

Но плыли. Но терпели. Но рисковали!

Не было другого выхода? Не знали?

А как же саги? Как же Биармия? Как же река Вина и святилище Йомалы на ее берегах?

Догадка, что скандинавы эпохи викингов и даже последующего времени не знали пути в Белое море, была чистейшей воды озарением. И в то же время она была настолько бесспорна, что я не мог привести ни одного аргумента против нее… если не считать мнения историков о местоположении Биармии!

В самом деле, ну зачем норвежцы плыли в Атлантику, когда рядом с ними был Кольский полуостров, открытый для беспрепятственной колонизации? Почему этот, такой простой и естественный вопрос не пришел в голову раньше никому из ученых? А ведь, казалось бы, он должен был возникнуть первым, едва только заходила речь о причинах и путях норвежской эмиграции в Х и XI веках. Саги и рунические надписи того времени хорошо знают путь на запад - в Англию, Ирландию, на Оркнейские острова, в Исландию и Гренландию, даже в Винланд, который, кстати сказать, находился не только в Новом Свете, но и на южном берегу Балтийского моря… Однако о северном направлении переселения - за Халогаланд, за Финмарк, на мурманский берег и на берега Белого моря - не говорит ни один источник!

Между тем, если попытаться сравнить природу берегов Белого моря с суровой и скудной природой Норвегии, в первую очередь Норвегии северо-западной, откуда отплывали в поисках свободных земель ярлы и бонды, не желавшие мириться с распространяющейся королевской властью, то сравнение будет не в пользу родины викингов. Обширные пастбища и плодородные земли в речных долинах Зимнего и Летнего берегов Белого моря, не говоря уже о великолепной пойме Двины, могли принять многочисленные стада и многолюдные колонии переселенцев. Новгород в то время был еще слишком молод, он только строился и набирал силу. О колонизации далеких северных окраин он еще не помышлял. Свободно было побережье Онежской губы и Карельского берега, не говоря уже о шхерах Кандалакшского залива. Эти места были богаты семгой, речным жемчугом, бобровыми гонами, морским и пушным зверем, древними разработками медных и - возможно - серебряных руд, встречавшихся вместе с месторождениями свинца. Густые леса с боровой дичью и обширными ягельниками, на которых вольготно паслись стада диких и домашних оленей кочевавших по всему этому краю лопарей, должны были показаться норвежцам, скудно оделенным природой на прежней своей родине, воистину земным раем, наполненным "медом и млеком".

Кто мог встать на пути такой колонизации? Практически никто. Новгородские ушкуйники, - собственно говоря, такие же викинги, как и скандинавы, только не выходившие на простор океанов, - добрались до побережья Белого моря не раньше конца XI века. Только в середине XIII века, через два с лишним столетия после плавания Торира Собаки, на Севере Европы сталкиваются интересы Новгорода и Швеции. Но и тогда спор шел не о земле, а всего лишь о сборе далеко не регулярной дани с лопарей. В результате переговоров 1251 года Лапландия была признана как бы "ничейной", дань с лопарей могли брать одинаково как шведы, так и русские, но она ограничивалась пятью шкурами меха с одной семьи. Собственно говоря, только отсюда и начинается проникновение норвежцев на северо-восток, в район Нордкапа и Варангер-фьорда.

К чему привело открытие это, мы знаем по договору 1326 года, заключенному между Норвегией и Господином Великим Новгородом. За три года до переговоров новгородский военный отряд, с помощью саамов и карелов совершив далекий рейс на запад, сжег один из главных опорных пунктов королевской власти на севере Норвегии - замок Бьяркей, находившийся, как можно думать, на родине Торира Собаки, возле Тромсё и Лофотен. И молниеносный бросок новгородцев на северо-запад, и настойчивые попытки проникновения норвежцев на северо-восток достаточно красноречивы. Они свидетельствуют, что реальное открытие норвежцами мурманского берега Кольского полуострова произошло только в первой четверти XIV века, в то время, когда здесь уже утвердились русские и ни на какой "приоритет" в их открытии и колонизации норвежцы сослаться не могли!

Ни в тексте договора, ни во время переговоров подобный аргумент ни разу не был выдвинут норвежской стороной. А это, при непрерывающейся традиции освоения норвежского Севера в северо-восточном направлении со времен Оттара, может означать только то, что ни один норвежец, в том числе и сам Оттар, до конца XIII - начала XIV века не бывал восточнее Варангер-фьорда. Если бы сведения об этих благословенных краях, бывших в полном смысле "ничейными", достигли Норвегия в середине или во второй половине Х века - вся история Западной Европы и Северной Атлантики с этого момента могла стать иной. Но этого не случилось.