– Но ведь он был уже пожилым человеком, – мягко возразила Милли. – И к тому же долго болел.
Обе девушки внимательно посмотрели на нее.
– Королева-мать умерла, когда сыновья были еще очень маленькими, – возразила Люси, всхлипывая. – И у них остался только отец.
Миллисента уже пожалела, что открыла рот. Она всего лишь хотела утешить принцесс, а теперь они могут подумать, что их новая родственница в душе черствая и бездушная.
Разница в статусе трех молодых женщин делала невозможным сближение между ними.
– Мне очень, очень жаль, – произнесла Милли, сама не до конца понимая, о чем сожалеет. О своей неспособности заплакать в такой момент? Или о невозможности подружиться с девушками, с которыми у нее должно быть так много общего?
* * *
Похороны проходили в том же соборе, где еще недавно состоялось венчание, но за эти дни все здесь разительно изменилось. Радостная пестрота сменилась траурным однообразием. К моменту, когда уехал последний высокопоставленный гость, Милли уже ног под собой не чувствовала. Во время отпевания она находилась рядом с мужем, но после ей ни разу не удалось пробиться к нему сквозь огромную толпу.
Наконец Милли добралась до своих покоев, скинула черный костюм и шляпу и долго отмокала в пенной ванне. Вернувшись в спальню, она выдвинула ящик с изысканным шелковым бельем ручной работы и долго изучала его содержимое. Затем закрыла шкаф: ей показалось непристойным надевать соблазнительные кружева, когда дворец погружен в траур. Медовый месяц завершился, едва успев начаться.
Должно быть, она задремала, потому что не сразу услышала тихие шаги в комнате. Милли открыла глаза и, немного привыкнув к темноте, заметила у кровати силуэт мужа.
– Джанферро? – сонно спросила она.
– Конечно, я, кто же еще? – Его голос звучал хрипло и надломленно, словно кто-то проводил железкой по асфальту.
Джанферро повел плечами, разминая затекшую шею. Весь день наследник трона провел как на автопилоте, ведь он, так же как и любой царедворец, в точности знал, что и как нужно делать согласно этикету. А теперь его отец покоится в могиле, а у сына на душе… пустота, полное отсутствие каких-либо эмоций.
– Джанферро?
Голос юной супруги звучал нежно и ласково, однако сейчас королю хотелось остаться наедине со своими мыслями, разобраться, отсеять все лишнее. В такой ситуации даже красавица-жена может стать помехой.
– Спи, – сурово отрезал он.
Но у Милли были другие планы. За прошедшие дни ей успело надоесть, что с ее мнением никто не считается. Она села в кровати и включила свет. При взгляде на нее Джанферро судорожно сглотнул. Возможно, его шокировало, что жена легла спать обнаженной? Может быть, одно из негласных правил траура по монарху гласит, что даже в постели нужно быть одетым в черное?
Молодой король стоял посреди комнаты в одних брюках и накрахмаленной белой рубашке с расстегнутым воротом. В полумраке его точеный профиль выглядел как на многочисленных парадных портретах, украшавших коридоры дворца.
Король умер – да здравствует король!
– Джанферро? – снова тихо окликнула Миллисента.
– Да, Милли?
Джанферро силился понять, почему, когда его чувства, казалось, умерли, оставив в груди безжизненную пустыню, этот ласковый голос пробуждает столь сильное желание, что оно отдается во всем теле жаркой волной.
А в Миллисенте ответ мужа, такой простой и дружеский, вызвал целый каскад нежности и сострадания. Она раскрыла объятия и позвала:
– Иди ко мне.
Джанферро не мог больше сопротивляться собственным желаниям. Он бросился к ней, чувствуя, как невероятное напряжение покидает его измученное тело.
Милли понимала, что ему сейчас нужен был не секс, а любовь, нежность и утешение. Он вновь стал просто Джанферро – не молодым повелителем большой страны, а всего лишь обыкновенным человеком, потерявшим любимого отца.
В нежных объятиях красавицы-жены он забыл о времени, о тяжком бремени власти, упавшем на него. А Миллисента ласкала любимого, повинуясь вековому женскому инстинкту, снимая усталость своими тонкими деликатными пальчиками.
Затем она мягко скользнула ладонью ниже и не встретила никакого сопротивления, расстегивая его рубашку. Голова мужа покоилась на ее плече – казалось, ему не хватает сил, чтобы пошевелиться.
Миллисента наклонилась и поцеловала мужа в щеку. Он сделал глубокий вдох, будто расставаясь со всеми накопившимися за день проблемами, поднял голову и посмотрел на свою молодую жену. В ее глазах читались трогательная забота, робость и в то же время неутолимое желание.
От этого взгляда как будто плотина прорвалась в груди Джанферро, и всепобеждающая страсть захватила его в свой мощный водоворот. Дрожащими от нетерпения руками он сорвал с себя оставшуюся одежду, и взгляду Милли предстало недвусмысленное доказательство силы его возбуждения.
Несколько мгновений спустя Милли стонала и извивалась в его объятиях, мечтая лишь об одном – ощутить жар этого великолепного мускулистого тела внутри себя, вызвать ответный стон наслаждения, вновь одержать сладкую победу над Джанферро, победу слабого над сильным.
И уже в следующий момент одним мощным движением он проник внутрь ее трепещущей плоти. Джанферро был великодушным любовником, поэтому заставил себя сконцентрироваться на удовольствии любимой.
