Королевская Франция. От Людовика XI до Генриха IV. 1460-1610 - [9]

.

Парадоксально, но чем ниже производительность на селе, тем больше хозяйств подпадало под воздействие концентрированного спроса на продукты питания, напитки, топливо и т.д. Горожане должны есть, одеваться, обогреваться. Сельскохозяйственный примитивизм не ослабляет, а, напротив, усиливает воздействие рынка, что бы там ни думали наши уважаемые экономисты. Формировалось зонирование, или система ареалов: на частично концентрических участках в современных пригородах Парижа возделывают сады и виноградники, на равнине Бос осваивают свободные пашни, в Нижней Нормандии сеют кормовые травы[6]. Так материализуется спрос, потребности очень большого города, двойного города Париж — Версаль. Все это было бы немыслимо, если бы до того не проявилась в этой двойной агломерации политическая и прежде всего королевская сущность: классическая монархия во Франции — это также луга Ожа или обширные виноградники Аржантея во времена Людовика XV. Вдоль рек, по которым снабжается столица из близлежащих районов или издалека, появляются пакгаузы и «терминалы»: Руан на Сене, Орлеан на Луаре становятся транзитными центрами. Растущий поток информации пересекает от рынков Иль-де-Франс всю территорию страны, выравниваются региональные цены на сельскохозяйственную продукцию. Разными путями большой столичный город оказывает воздействие на деревню: густонаселенный двойной город Париж — Версаль способствует появлению в зерновых зонах Парижского бассейна, обеспечивающих город хлебом, сельских предпринимателей — крупных земледельцев и сборщиков налогов в сеньориях. У них остается мало общего с традиционным крестьянином, «мулом государства», о котором охотно говорил Ришелье. Это послушное животное должно было производить ровно столько, сколько надо для собственного и своей семьи пропитания. В остальном ему вменялось в обязанность аккуратно платить налоги, особо не жалуясь на их обременительность и не давая поводов говорить о нем что-то иное. Фактически начиная с эпохи министра-кардинала на заливных землях, ориентированных на столичные рынки пшеницы, уже эффективно действовала группа крупных фермеров. Образ «мула государства», возможно, уместный для других регионов страны, безнадежно устарел по отношению к этой фермерской элите (это замечание еще более верно в отношении богатых фермеров Лондонского бассейна: они также работают на нужды столицы; они даже ушли далеко вперед с технической точки зрения и обладают большим капиталом, чем их французские коллеги). Новая метаморфоза «невидимой руки»[7]: классическая монархия невольно формирует новый сельский тип homo oeconomicus. Отныне крупный, экономически мотивированный сельский хозяин стоит выше забот о ежедневном пропитании и уплате налогов; он быстро распространяется и возвышается над сельским плебсом на осадочных плодородных почвах бассейнов, окружающих столицы западных стран.

В связи с такими явлениями концепция классической монархии предусматривает и последствия, которые порождаются ею за пределами собственного круга в экономической и социальной областях. Эти последствия, в свою очередь, сказываются и на рассеянных по всей стране политических структурах местной власти: они лежат в основе существования монархических институтов. Возьмем сельскую общину, о которой уже говорилось: в границах Парижского бассейна она модернизируется по-своему. Земледельцы, торговцы, ремесленники, стимулируемые ростом столицы монархии и соответственно расширением рынка, составляют, как никогда ранее, прочный каркас политической роли муниципалитетов, имеющих решающее значение на микротерриториальном уровне. Через этот канал, а также через налоговую систему монархия способствует укреплению и расширению местных органов власти. Это — паралогизм, но только кажущийся, когда речь идет о власти суверена, которую довольно произвольно характеризуют как централистскую по отношению ко всему и вся. В действительности, инициируя и расширяя торговые обмены, государство вливает новую кровь в крестьянскую общину. Теперь ею управляют более «меркантильные» сельские жители, поведение и взгляды которых далеко не те, какие были у их предков. Для представителей короля община всегда остается самоопределяющимся и привилегированным партнером.

Наряду с королевским государством, оттеняя его роль и даже как его составная часть, действует и другой тип общины. Это — гильдии купцов или ремесленников, корпорации, сообщества, жюранды, даже братства по ремеслу: существование различных профессиональных объединений позволяет опровергнуть избитое утверждение, согласно которому классическая монархия может должным образом развиваться только в такой социальной среде, где много крупных торговцев и мелких ремесленников.

Гильдии начинают особенно активно развиваться во Франции с периода Возрождения, последовавшего за Столетней войной. Это дойные коровы монархической власти. Она вымогает у них различные налоговые платежи в виде штрафов, взносов, за регистрацию уставов и т.д. В то же время монарх в обмен на финансовую поддержку, которую они ему оказывают, дарует жюрандам и гильдиям легитимность. Гильдии же, в свою очередь, за счет этого повышают свой авторитет и сплоченность в городе, в котором в установленные дни и в строгом порядке организуют гражданские или религиозные процессии хозяев мастерских и лавочек. И опять монархия не душит, а поощряет, вплоть до отдаленных уголков провинций, многоплановую созидательную деятельность признанных общин, которые еще долго будут служить фактором роста. Лишь значительно позднее они превратятся в мальтузианский тормоз и в качестве такового будут осуждены Тюрго.