Королевская аллея - [168]

Сей прекрасный меморандум был последним моим политическим документом. Я уповала на то, что все тучи, омрачившие небеса Франции, обойдут стороною эти несколько арпанов земли.

Я закрыла двери перед принцами и придворными и велела передать всем, что не хочу никого видеть и слышать.

9 сентября Короля схоронили в Сен-Дени без всякой помпы, скромно и тихо. В течение сорока лет я была тенью великого человека и скрылась от людей, ушла из их памяти в тот самый миг, как он отдал Богу душу.

Глава 20

«И была ночь, и еще один день…»

Вот уже четыре года, как я живу затворницею в Сен-Сире, однако последние три месяца меня исподволь мучит лихорадка, которая скоро избавит меня от жизненных тягот. Меня пользуют маковым отваром, хинным настоем и бордосским вином: несмотря на все эти заботы, а, может, и благодаря им, голова моя постоянно кружится, и перо выпадает из рук. Последний врач, который осматривал меня, нашел, что мне стало лучше. «Мне стало лучше, — сказала я своему племяннику, герцогу де Ноаю, в ответ на его расспросы о моем здоровье, — мне лучше, но я ухожу от вас».

Я уже так давно желаю смерти, что ничуть не страшусь болезни. Мне страшен только холод, пронизывающий все тело до костей, — он сковывает мне пальцы, затуманивает рассудок, и нет от него избавления, даже в постели под одеялом.

Мне было холодно всю жизнь. Иных детей отдают, в день их рождения, под покровительство Богородицы или какого-нибудь святого; меня же отдали, студеным ноябрьским днем, в тюремной камере Ниорской тюрьмы, Холоду, и этот покровитель цепко держит меня в своих объятиях. Он последовал за мною в Мюрсэ, в тесную каморку, которую никогда не топили, чтобы не приучать меня к излишествам; нагнал в Ларошели, той дождливой осенью, когда я босиком бежала по улицам за подаянием; сковал тем зимним вечером, когда в землю опускали гроб моего брата; насквозь пронизал в Париже, где я, обутая в дырявые башмаки, пыталась все же не скатиться в грязь, не ступить на скользкую дорожку; и вконец завладел мною в Версале, под вой ветра, врывавшегося в широко распахнутые окна моей комнаты.

Я зябла в тоненьких кургузых кисейных платьицах; зябла в парадных робах, под золотым, расшитым каменьями панцирем; зябну и теперь, когда кутаюсь в плотный черный плащ или прячусь в своем алькове. Мне кажется, что самые теплые плащи, самые раскаленные жаровни на свете не в силах победить этот неодолимый холод. Я еще могу кое-как согреть оболочку, но душа оледенела навеки, и мне с великим трудом удается сохранять теплым для вас, дитя мое, один-единственный ее уголок.

Однако я не хотела бы бросить этот труд, написанный вам в назидание, не рассказав, хотя бы в общих чертах, как это положено в конце романа, о судьбах еще живых героев моей повести и не выведя из нее морали для вас.

Разумеется, можно было бы просто сказать о персонажах моих записок, что все они умрут, но вы находитесь в том возрасте, когда еще интересно смотреть пантомиму, исполняемую перед концом спектакля; делать нечего, придется доставить вам это удовольствие.

Маршал Виллеруа по-прежнему служит гувернером молодого короля. Этот старик-придворный так серьезно относится к своей миссии защитника монарха, что ему повсюду чудятся заговоры, грозящие жизни его царственного воспитанника, и он вечно ходит мрачный, как все трагедии Мольера вместе взятые. Когда он, невзирая на запрет, является ко мне, то ведет речь лишь об одном: короля хотят отравить, короля хотят убить, короля хотят извести.

И, однако, нашему Королю пошел уже шестой год, и он так здоров и весел, что ему, при всех этих ужасах, уже подыскивают невесту.

Герцог дю Мен далеко не так счастлив. Отняв у него полномочия, данные покойным королем, Регент постепенно лишил его и прочих привилегий и титулов. Я призвала бедного моего любимца к смирению, и он, вняв моим советам, принялся за перевод Лукреция; к несчастью, его супруга, маленькая герцогиня, не так покорно приняла капризы фортуны и, не соблазнившись латинской поэзией, завела какую-то политическую интригу, чуть ли не заговор, с испанским послом. Регент приказал арестовать все семейство, включая слуг, и мой несчастный принц ныне томится в заточении, разоренный и уничтоженный.

Госпожа де Кейлюс пытается излечить меня от меланхолии рассказами о своих безумствах. Овдовев, она стала жить с герцогом де Виллеруа: они едят, пьют и роскошествуют вдвоем; увы, здоровье ее весьма дурно, и я боюсь, что она не доживет до старости. Однако веселость не покидает ее. И только сын доставляет ей множество забот: он бредит поэзией и путешествиями, тогда как из него хотели сделать примерного офицера; поскольку нрава он весьма беспечного, то играет напропалую, проигрывает и входит в долги, которые приходится выплачивать его матери. В настоящее время он собирается искать счастья в Константинополе. О, как мне знакома эта страсть к переменам: в нашем юном рыцаре заговорила кровь предков, он настоящий д'Обинье.

Господин де Ноай — единственный из моих родных, от кого не отвернулась фортуна. Регент признал его заслуги и назначил председателем Финансового совета. К счастью, труды на этом поприще не мешают ему делать детей своей жене, а поскольку это лучшее, на что она способна, число их приближается к дюжине.