Королевская аллея - [127]
Хойзер и Батак пробирались вперед как бы сквозь «павильон привидений», подхватывая на ходу обрывки разнородных реплик.
— Бесконечные почтово-налоговые марки в пользу Западного Берлина>{474}… Зачем мы поддерживаем культ этого города?
— Вы не вправе допустить, чтобы наши соотечественники, оказавшиеся в кольце блокады, бедствовали. Наши берлинцы — это острие копья Свободы.
— В Германии насчитывается несколько столичных городов. Регенсбург со своим рейхстагом оставался столицей дольше всего>{475}, пару веков. Но я хочу быть человеком нового времени. И считаю, что нашей столицей должен быть Бонн.
— У вас уже есть центрифуга? — спрашивает какая-то женщина.
— Где?
— Ах, так вы еще пользуетесь стиральной доской…
— Мой кузен привык ходить на сторону…
— Нормальный буриданов осел — при нынешней-то нехватке мужчин…
— Кессельринг еще в городе?
— Мы его посадили на поезд.
— Кто опоздал хоть на две минуты, — объясняет тучный господин своим слушателям, стоя возле ступенек ротонды, — того сразу увольняют. Независимо от причин. Это нагнетает напряженность.
— Ну да, сейчас всё движется на полных парах.
— Я тоже, вместе со всеми, растрачиваю себя.
Индонезиец, собственно, нетвердо стоял на ногах уже давно, с момента прибытия в Германию. Он был бы счастлив увидеть здесь хотя бы одного соотечественника: человека, говорящего на кантонском диалекте>{476} или на тайском языке… например, Мистера Генри из Old Victorian! Человека, чьи глаза не смотрели бы на него с удивлением, как на экзотичного зверя.
Клаус и Анвар внезапно едва не споткнулись. Перед ними красотка-в-красном, достающая им до пояса, наслаждалась шипучим вином. «Ваше здоровье! — подняла она бокал. — Выпивку можно взять в буфете». — «Большое спасибо!» Она, казалось, решила стать их арьергардом и проворно двинулась вслед за ними сквозь толчею.
Возле одного из накрытых столов собрались представители элиты. Некое лицо, облеченное высоким церковным званием, обменивается мыслями с человеком, который, возможно, и есть здешний обер-бургомистр. Пастор со сдержанной завистью провожает глазами грациозного спутника викарного епископа — молодого регента, который, благочестиво сложив ладони, следует за прелатом. Присутствующих не особенно удивило, что кардинал Фрингс>{477} всего лишь прислал своего представителя. Понятно, что глава епархии имеет очень плотный рабочий график; а кроме того, атмосфера вечера с писателем, который даже после того, как ему предоставили аудиенцию в Ватикане, продолжает восхвалять «искусство, природу и любовь» как «последнее прибежище человека», вряд ли пришлась бы по вкусу этому высокопоставленному духовному пастырю. Хотя, конечно, очень жаль, что на открытии, пусть и предварительном, нового Дома художника нет Его Высокопреосвященства. Йозеф Фрингс — одаренный оратор, любимый народом за то, что говорит на местном диалекте, и мужественный пастырь человеческих душ. Еще в начале своей карьеры он с церковной кафедры заклеймил гонения на евреев как «вопиющую до небес несправедливость»>{478}. После же войны кардинал с не меньшей решимостью, через «Тихую помощь»>{479} — не всегда, разумеется, работающую бесшумно, — делал все для того, чтобы так называемые военные преступники (включая начальство концентрационных лагерей, медицинский персонал подобных заведений и тому подобное) могли скрыться в Южной Америке и по возможности безмятежно провести там остаток жизни. Там, как считается, всегда светит солнце… хотя в Уругвае, например, тоже бывают морозы.
Некоторые почетные гости уже заняли места за столом, машинально что-то ищут в карманах, неосознанно подвергаются воздействию этого нового пространства. Регирунгспрезидент Баурихтер сегодня выглядит нездоровым, чересчур бледным. Он вдруг поднял глаза.
— Томас Манн читал просто сказочно. Так пластично!
— Даже его покашливание иногда казалось неотъемлемой частью текста.
— Моя бабушка, еще в незапамятные времена, слышала его выступление в Дрездене.
— А восторги публики были искренними?
— Да, ему тут рады.
Большинство гостей группируется вокруг высоких столов. Они могут брать себе бутерброды, кубики сыра, украшенные виноградинами, но и мясное рагу в пиалах. Особенно притягательной остается терраса с выставленными там алкогольными напитками.
— Мне-то что тут понадобилось? — пробурчал Клаус Хойзер в спину Анвару Батаку.
— Ты теперь здесь, — откликнулся тот.
— Я — вольный ветер. Что у меня общего с ним?
— Я думал, писатель любить.
— Кто кого? Каким образом?
— Ты его работа.
— Не совсем так.
— Он тебя проглотил. Ты — глаза темнее, чем у супруги.
— Когда это было… — отмахнулся Хойзер.
Шляпки, завивки-перманент, гладкие макушки — вокруг того. Добровольные помощницы держат обложки открытыми, пока чернила не высохнут. У него самого волосы и брови седые. Томас Манн подписывает книги под настенным светильником. Все уже поняли, что насчет посвятительных надписей можно высказывать особые пожелания. Жилка, вздувшаяся на виске, — свидетельство напряжения, потребного, чтобы запомнить очередное пожелание и не ошибиться при написании имени. Фрак на нем сидит безупречно. Он, похоже, хочет окинуть взглядом зал… Но нет, перьевая ручка фирмы «Ватерман» снова выводит очередную подпись.
