Королевишны #3колбаски - [40]

– О, Кадер, привет, всё круто, шикарно, просто отлично!

– Вид у тебя… озадаченный.

– Нет-нет, я просто думала тут над одной штукой по одному поводу…

– Я могу помочь?

– Ха! Нет, конечно нет. Это всё совершенно неважно. Это про… (СОС! Скажи что угодно, что не касается позиций для секса!) Про те верёвочки, которые болтаются в палатке над головой. Зачем они вообще?

– Чтобы подвешивать фонарь, например.

– А, точно! Ну конечно! (Хлопаю себя по лбу.) Это меня и мучило. Ты не спишь?

– Нет, вот решил прогуляться.

Я подхожу к нему (темно, поэтому можно безнаказанно краснеть; пока он не почует, что у меня уши начали дымиться, всё в порядке). Украдкой замечаю, что дышит он часто и неровно.

– И ты, э-э, вот так, посреди ночи, решил прогуляться?

Он чуть трогается вперёд, и я слышу, как он то ли стонет, то ли вздыхает.

– Да, а что? Какие проблемы?

– Никаких.

– Тогда до завтра. Доброй ночи.

Он снова трогается, глубоко вздыхает, отирает лоб. Смартфон высвечивает бусины пота на шее. Я приседаю на корточки напротив, чтобы лучше видеть лицо, и он поднимает его, восковое, со впадинами, точно луна.

– Кадер, ты как?

– Ничего. Ну а ты, ты… простудишься. Доброй ночи.

Он почёсывает мне голову, будто я его кошка или дочка (тут я вспоминаю, что не мыла волосы уже два дня, и с ужасом представляю, как под ногтями у него собирается жир). Его коляска отъезжает на несколько метров, что-то падает на землю, он едет дальше, не замечая. Я окликаю:

– Эй, Кадер, у тебя тут выпал… набор для душа.

Он разворачивается, и от его взгляда – два белых круга среди луж пота – я вздрагиваю. Потом мямлю:

– Ты идёшь в душ? Я с тобой, если хочешь.

Мда. Отлично. Я только что предложила Солнцу вместе сходить в душ. Я разражаюсь хохотом:

– Не, ну я-то, понятно, мыться не буду! Я уже мылась. Не буду же я мыться два раза за вечер! Это совсем тупо, да и так переводить воду, когда белые медведи гибнут тысячами…

(Так, старушка, будешь и дальше голосить – поднимешь весь лагерь.)

– Я просто могла бы… помочь, если надо. Я зажмурюсь! И уши заткну!

Это смешит его, он пыхтит, скрежещет зубами, так что я уж думаю, не превращается ли Солнце при луне в мускулистого оборотня, но он вдруг отвечает:

– Окей. Спасибо.

И тут, знаете, как бывает в такие моменты, всё ваше сознание, которое обычно пускаешь немного погулять на воле, вдруг с упругим щелчком втягивается обратно. Действительность кричит мне в уши: «Он хочет, чтобы я ему помогла». Чтобы я толкала его коляску в облаке мошкары по дорожке к главному зданию, огромной кирпичной уродине.

Ртутные лампы в душевой трещат, разгораясь, и их рыжеватый свет будит местную фауну. Мелкие слизни взбираются по стенам. Гигантские комары с неловкостью марионеток тыкаются в краны и скоро погибнут в лужах жидкого мыла. В одной из кабинок ёж. Ёж!!!

Правило кемпинга № 1: никто не ходит в душ посреди ночи. Это время не для людей.

В бесконечных грязных зеркалах, отражающих зыбкий свет, я смотрю на себя, как я толкаю коляску Солнца. Оба мы блёклые, мучнистые.

– Надо было тебе пораньше сходить, а?

– Я предпочитаю, когда нет… м-м… людей вокруг.

– Слушай, Кадер, тебе точно ок?

– Да-да, отвези меня, пожалуйста, в дальнюю кабинку, хорошо?

Это душевая для инвалидов. Я открываю дверь и завожу коляску прямо к белёсой стене в полосах мыльных соплей. Солнце одним махом выталкивает себя из коляски – хватает поручень – приземляется на небольшую сидушку и сбрасывает футболку. И всё же я успеваю заметить, как напрягаются его трицепсы, играют кубики пресса и грудные мышцы вздуваются черепашьей бронёй, но в такой обстановке, между тусклых кафельных стен, над ощетиненным волосами сливом, в этом мускульном спектакле нет ничего возбуждающего.

Ещё секунда, и он снимает штаны. Нет, не снимает – срывает. Нечего жмуриться, Мирей, он в плавках. Ты уже видела парней в плавках в бассейне. Незачем закрывать глаза.

Правда, у парней в бассейне были ноги, а не культи.

Наклонив голову, Кадер шипит и ругается, будто обжёгся.

– Кадер, ты как?

Отлично, я теперь робот – робот, говорящий «Кадер, ты как? Кадертыкак? Кадертыкак?».

Стою, как истукан, смотрю, как он отдувается и стонет. В голову лезет всякая чушь, которой совсем не место здесь, в душевой, – например, ремейк знаменитой песенки «У Кадерусселя три избы»: «У Кадерусселя две культи, у Кадерусселя две культи, обе красны, как из печи, обе красны, как из печи».

Потому что это правда. Левую ногу ампутировали сильно выше колена, правую – над самым коленом, и их круглые красно-коричневые концы будто горят изнутри.

– Кадер, ты как? (Чёрт.) Что с тобой?

– Всё в порядке. Передай мне душевой набор, пожалуйста.

Я передаю. Потом машинально снимаю душ и включаю воду. Пробую рукой, чтобы была не горячая, и начинаю поливать Солнце, пока он натирается мылом. Кадер бледный и весь дрожит. С усердием маленькой девочки, которой дали задание, я тушу пожар. Шланг от душа подтекает в двух местах.

– Всё, спасибо, можешь выключить, – цедит Кадер сквозь зубы. – Подай… полотенце.

Он вытирается долго, оставляя раскалённые культи напоследок: их он промакивает очень бережно. Наконец он выпрямляется, встряхивает мокрой головой и достаёт из своего набора тюбик крема.