Королевишны #3колбаски - [36]

– Но в школе нам говорили…

– Да, но в шестом классе специально всё упрощают для вас, чтобы не запутать. Вот увидишь, будете проходить войну в девятом, и поймёшь, что там сплошные нюансы. Это и хочет сказать мадам Адриена: он не был ни коллаборационистом, ни бойцом Сопротивления, он просто жил, и всё.

Вообще-то совсем не всё… Но Солнце понял лучше:

– Друг вашей сестры не был французом, да?

– Да, – подтверждает Адриена, – он не был французом.

– А кем тогда? – спрашивает Хакима.

Солнце хмурится и что-то шепчет ей на ухо. Хакима:

– Да ладно, что мы, немцев не знаем? – И, подумав: – Хотя вообще-то не знаем.

Я-то знаю одного. Только он меня – нет.

– Ну хорошо, и что с того, что он был немец?

– А ты как думаешь, Хакима? Франция воевала с Германией.

– А, понятно. Они должны были убивать друг друга, а вместо этого встречались. Но ведь если бы все так делали, войны больше и не было бы. Как в том репортаже, помнишь, где показывали, как евреи и палестинцы живут вместе и вместе едят, а не так, что евреи всё время убивают палестинцев…

Солнце покашливает: «Мда, Хакима, Астрид права – всё не так просто в подобных случаях (– Но ты же говорил, что палестинцы всё время гибнут от рук ев… – Хакима, прошу тебя!)» Адриена кивает, хотя, судя по её виду, сама она считает, что в итоге всё было именно так просто. В том смысле, что её младшая сестра никогда не могла бы выйти замуж за своего возлюбленного. Она продолжает:

– А дней через десять после их первой встречи Невер стали бомбить.

– Немцы. – Хакима делает вторую попытку.

– Нет, союзники.

– Это кто?

– Союзники Франции.

– Но почему?

(Это явно выходит за рамки программы шестого класса.)

– Потому что они старались освободить Францию. Но от бомбёжки погибло и много мирных жителей. В общем, через пару месяцев Невер был освобождён.

– Союзниками?

– Да, союзниками.

(Хакима: вздох облегчения, довольна, что хотя бы тут разобралась.)

– И разумеется, – продолжает Адриена, – всех, кого нашли, поубивали прямо на улицах.

– Э… немцев?

– В том числе, но ещё и французов, которые сотрудничали с немцами – или кого подозревали в этом. Они убили и друга Маргариты.

– Ну вот! – вскрикивает Хакима. – Так я и знала. Я так и думала, что это грустная история. Хорошо, что они её не убили, – вон ведь она старенькая на той фотографии!

– Нет, женщин так не убивали.

Но Солнце знает, Астрид знает, и я тоже знаю, что они с ними делали вместо этого.

– Женщин, которые спали с немцами, брили наголо, – бормочет Адриена. – А потом выводили перед всеми на посмешище. И её тоже…

Она скидывает листики от клубники и сырные корки в другую тарелку, допивает шампанское со дна, где уже почти нет пузырьков.

– И поскольку нас с Люсиль тоже подозревали, то и с нами сделали то же самое.

– Как! Но это же несправедливо! – восклицает впечатлительная Хакима. – Вы, вы же ничего не делали!

– Хакима, – ворчит Солнце, – это несправедливо даже к тем, кто «делал» что-то.

Адриена кивает.

– И вот мы тощие, лысые, опозоренные. Выйдешь из дома – всюду оскорбления. Едва знакомые люди кричали нам самые жуткие вещи. Стыд, вечный стыд. Нелегко было, знаете ли.

– Да, – горячо говорит Астрид. – Мы знаем.

Она права, это не то же самое, но мы знаем.

– Мы заперлись под землёй, в подвале родителей, пока не отрастут волосы. Это не так ужасно, как кажется, мы играли в разные игры втроём. И стали ещё ближе, чем раньше.

– Хорошая стратегия, – говорю я. – Союз – это сила.

– Через год мы вышли. Но нас всё равно узнавали и оскорбляли по-прежнему. Пришлось уехать.

– В Америку?

– Нет, сюда. Тётя сказала нам, что в замок Стомагил ищут двух смотрителей. Вместо этого мы предложили им трио из сестёр, прекрасное во всех отношениях. Они согласились. Мы переехали сюда, здесь и остались.

– И так уже семьдесят с лишним лет?

– Да. В итоге мы работали вместе, как всегда и хотели.

Она откидывается на спинку стула и мирно созерцает люстру.

– Но вдали от настоящего мира, – шепчет Астрид-сама-деликатность. – Вы же в него не вернулись.

– Ох, настоящий мир, всё, что он мог нам предложить… Непросто оправиться от оскорблений и унижений. И от войны непросто. Хочется залезть под кровать и больше никогда не вылезать, понимаете?

– Да, прекрасно, – тихо произносит Кадер.

– А вы четверо – я слышала про вашу историю по телевизору, – переменила тему старая дама. – И была тронута.

Последние слова она произнесла сдержанно, как будто немного боялась признать, что её может что-то растрогать.

Уже позже, собираясь на ночлег, – Адриена предложила нам кровати сестёр, но это было бы странно, уж лучше в своих палатках, – я подхожу к ней и говорю немного дрожащим от волнения голосом:

– Адриена, ваша… ваша младшая сестра… Как вы думаете, он… он ею манипулировал? В смысле, тот немец? Думаете… думаете, он принуждал её, ну, так как был сильный и всё такое… мог доставать еду… в общем, был из тех, у кого власть?

– Да нет. Она просто любила его. Ничего плохого в том не было. Он был очень добрым.

– Но ведь в определённых обстоятельствах мужчины, бывает, пользуются своим положением.

– Конечно, так бывает. Бывает.

Я представляю, как юная неверская девушка бросается в объятия своего возлюбленного немца где-то в поле, – всё, разумеется, как в чёрно-белом фильме, ведь это было давно. А того немца потом убивают. Он лежит в луже крови, которая струится из дыр на его шинели. И кровь чёрная, как в чёрно-белом кино.