Королева мести - [20]

Наконец нам удалось собрать всех до единого. И вот, стоя посреди своих подданных, которые зевали и шаркали ногами, сонно кивали головами или всхлипывали, мой отец, король, произнес одну из самых прекрасных речей, которые я когда-либо слышала.

Отец сказал, что мы слишком долго существовали в спячке, безо всякой надежды, и что пришло время проснуться. Он приказал всем мужчинам наполнить рога для питья и снова стать веселыми, чтобы, возрадовавшись, все, включая детей, смогли направить свои помыслы на восстановление королевства. Он напомнил о трудностях, которые пришлось преодолеть нашим предкам, когда они отправились из северных стран на юг. И повелел, чтобы каждая замужняя женщина в детородном возрасте родила ребенка в течение ближайшего года. Он поклялся, что сам подаст всем пример, как воспрянуть духом. Да будет мед и музыка, песни и новая жизнь!

Отец предостерег нас от забвения прошлого нашего народа. Это было бы серьезной ошибкой. Мы должны петь о событиях, разбивших наши сердца, но сохранять в себе радость, должны помнить о мертвых, но стремиться жить.

Сначала люди не воспринимали всерьез приказ короля. И хотя теперь бургунды спали немного меньше, они продолжали передвигаться и работать медленно, с опущенными головами. Но отец, как и обещал, стал для всех примером. Он запретил братьям говорить о гуннах до тех пор, пока не соберется достаточно бургундов, чтобы такой поход принес плоды. Он настоял на том, чтобы Гуннар снова взял в руки свою арфу и играл до тех пор, пока не закровоточат его пальцы. А мать он заставил петь, но не о птицах и солнце, а о наших предках, их испытаниях и победах, в то время как мы с Хёгни танцевали вокруг очага. Женщины стали перешагивать через могилы, как всегда делали женщины нашего рода, когда хотели зачать ребенка. Наши мужчины принесли жертвы богам, чтобы те помогли восстановить королевство. Вечерами все мы, мужчины, женщины и дети, собирались вместе под священным деревом Водена и пели так громко, что я иногда боялась, не упадут ли звезды с небес на землю. И боги услышали наши голоса. Начали рождаться дети, и их крики перекрывали призрачный плач мертвецов. Наше притворство перестало быть притворством. Воля к жизни вернулась к нам.

Незадолго до нашествия мать родила девочку, но она была такой синей и слабенькой, что отец отказался ее принять. Он приказал положить ее под священное дерево Водена на колыбель из свежего снега, на мороз. Мать тосковала по этому ребенку, и когда посреди вынужденного празднования, объявленного отцом, родился Гуторм, тоже синий и слабый, тоже отмеченный печатью безжизненности, и мать увидела хмурое лицо отца, она закричала. Отец ходил по сараю из угла в угол, бросая взгляды на ребенка, лежащего в колыбели. Но что-то в долгом пронзительном крике матери заставило отца остановиться. Может быть, он подумал о богах, о том, как молился им, просил благословить бургундов детьми, просил, чтобы родилось много детей. Или о том, что обещал стать примером для своего народа… Во всяком случае, к нашему всеобщему удивлению, отец взял Гуторма на руки, окропил его водой жизни, смазал его губы спелым медом и наделил подарком, который хранил для более здорового ребенка, — мечом.

В конце всякого мрачного тоннеля зла ожидает свет добра. Гуторм стал тем самым светом. Его рождение после всех ужасов, смертей и разрушения наполнило нас огромной радостью, несмотря на все недостатки ребенка. Можно даже сказать, именно изъяны в нем и радовали нас. Потому что на его лице мы видели безобидность и чистоту, которых лишили нас самих перенесенные страдания.

Через шесть лет после осады отец заключил сделку с Аэцием, и нам позволили занять земли дальше к югу. Гак мы поселились в Сабаудии. Но король, вдохнувший новую жизнь в бургундов, застал лишь начало строительства нового дома. По дороге в Сабаудию он заболел и через несколько недель после прибытия умер.

Сигурд приехал в наши новые земли почти через год после смерти отца. Я помню этот визит, словно он произошел вчера.

5

Я. забралась на крышу нашего дома, чтобы согнать оттуда коз, но потом осталась там, чтобы посидеть среди одуванчиков, которые за ночь расцвели на дерне. Со своего места я видела все, что происходило за крутыми красными крышами домов наших слуг, до самого леса, который отмечал границы нашего пастбища и обступал курган с могилой моего отца. Там, на кургане, кто-то играл, взбегая по одной его стороне и скатываясь по другой.

— Гуторм, — тихо произнесла я, погрозив пальцем.

Конечно, он не мог меня слышать, во всяком случае, так, как слышат остальные люди. Брат находился слишком далеко от меня. И все же он уловил мои слова. Только он один обладал даром слышать, невзирая на расстояния. В то же мгновение Гуторм замер на вершине кургана и стал внимательно осматривать все, что было в поле его зрения, пока не увидел меня. Потом он вскочил и помчался, смешно выбрасывая в стороны коротенькие ножки и размахивая руками. Когда он проносился мимо коров, овец и коз, те не обращали на него ни малейшего внимания, в отличие от некоторых слуг, которые боялись моего брата и, заметив его поблизости, еще усерднее принимались за работу. Пробегая по лугу, Гуторм споткнулся и упал. Потом поднялся и уставился на свои ноги, будто удивляясь тому, что они его подвели. Мне стало ясно, что он уже забыл обо мне.