Королева Марго - [57]

Королева пригласила музыкальное трио: лютня, виола, мюзетт. Вечером двор играл какую-нибудь комедию или предавался танцам. И, конечно, флиртовал.

— Кавалер без любви — это кавалер без сердца, — вздыхала Маргарита. Своей подруге, герцогине д'Юзес, которую она называла «Сибиллой», королева написала: «Я очень довольна и счастлива, говорю это без утайки…».

Красота, шарм, редкостный ум королевы Маргариты и в этом новом для нее дворе вскружили немало голов и разбили немало сердец, тогда как ее муж все настойчивей ударял за фрейлинами своей жены… что и родило такую песенку:

Сколько надо сил и рвения

Уследить за корольком.

Все фрейлины в положении,

А женушка ни при чем.

Хотя, с другой стороны… ой-лю-лю!

Верность сей дамы под стать королю.

Как признавался сам Генрих, «ей надо было, чтобы я страдал от ее любезничаний с Клермоном д'Амбуазом… Я не настолько слеп, особенно когда дело касается чувств и выставляется едва ли не напоказ, чтобы, подобно другим, не замечать, что Клермон д'Амбуаз много раз целовал ее в дверях ее комнаты, причем она была в одних нижних юбках. По вечерам, чтобы дать ей возможность спокойно улечься в кровать, я играл или прогуливался на своей половине с моими офицерами».

Генрих Наваррский понимал, что его жена даже не старается его вернуть. Однажды он доверился Агриппе д'Обинье:

— Не стоит удивляться: ведь ее чуть не тошнит от одной обязанности приласкать меня, когда, весь в пыли и поту, я возвращаюсь с войны, охоты или других своих тяжелых дел. Вплоть до того, что она тут же меняет простыни, даже если мы провели на них не более четверти часа…

Со свойственной ей утонченностью Марго велела доставлять в ее ванную комнату бочки с водой из Габра, утверждая, что вода этой речки гораздо мягче для кожи, чем вода Баизы. После ванны она любила растянуться на простынях из черной тафты, хорошо оттенявших перламутровый цвет ее кожи. Сотня свечей освещала комнату. Чудная мизансцена. Клермон д'Амбуаз был не единственным, кто мог созерцать Маргариту в ее опочивальне. Подобной благосклонностью пользовались и другие, прежде всего Генрих де ля Тур д'Овернь, которого прозвали «красавчик Тюрен». Впрочем, он довольно быстро удовлетворил «страсть наших душ и тел…». Его уход не слишком опечалил Марго, ибо доблестный солдат оказался никчемным любовником:

— Он похож на грозные, но пустые облака.

Правда, он умел ее смешить, и они любили, воркуя, вдвоем напевать романсы.

Красавчика Тюрена у ног Марго сменил неотразимый Жак де Арле де Шамваллон, главный конюший герцога Анжуйского, известный острослов. Маргарита повстречалась с ним еще в 1577 году в Ла Фере. И вот три года спустя, в декабре 1580 года, в замке Фуа-Кантала около Кутраса, родилась третья большая — после герцога де Гиза и Бюсси — любовь Маргариты, «великое чудо природы». Шамваллон в ее глазах стал божеством, с кем никто не шел ни в какое сравнение. Она жила исключительно для него — и опять потекли стихи:

Я переполнена страстью и нежностью;

Я живу для любви — я до смерти люблю.

Как это во все времена делали влюбленные, Марго исписывала стены домов и стволы деревьев одиннадцатью буквами имени своего воздыхателя.[43]«Должна вам признаться, что самые твердые скалы, на которых тысячу раз запечатлела я ваше имя, вашу красоту и мое чувство к вам, могут вам сказать, принадлежит ли моя душа к тем душам из воска, которых время и пустота каждый день лепят по-новому, сотни раз меняя их форму… Прощайте, жизнь моя, целую миллион раз ваши прекрасные глаза и прекрасные волосы, для меня нет ничего дороже и милее оков, которые нас связывают…».

Так как Анжу в это время находился в замке Кадиллак, Маргарита отправилась к нему. Здесь целых два месяца она наслаждалась обществом Шамваллона, с которым виделась совершенно свободно. Когда же «единственное солнце моей души, мое сердце, мое Все, мой Нарцисс» — лишь в таких выражениях изъяснялась Маргарита о предмете своей страсти — вынужден был покинуть Гиень вместе с герцогом, чтобы сопровождать его в качестве главного конюшего, Маргарита почувствовала себя «изгнанницей в пустыне» и надела черные одежды. Сердце ее было в трауре. «Так попробуйте же, душа моя, — продолжала она в том же письме, — рассеять тучи этой ужасной преграды, которая разделила наши тела, но никогда не разделит наши души, связанные навеки единой судьбой…».

Зная силу своей привлекательности и хорошо умея пользоваться ею, она любезно предоставила своему избраннику право обманывать ее и даже как бы пригласила его к этому: «Тем не менее, если страсть к перемене внезапно нависнет над вашей душой, прошу вас, не противьтесь своей страсти; я не боюсь вас потерять, ибо живу в глубоком убеждении, что, когда все мы покинем этот мир, мы с вами воссоединимся на том свете…».

Не случайно свое письмо она закончила прощанием:

«Adieu, мое солнце, à Dieu, мой ангел,[44] великое чудо природы; миллион раз целую этот миллион совершенств, который боги сотворили себе на радость, а людям на восхищение».

Неистовство ее любви отразилось и в таких иступленных стихах:

Я люблю в себе твою любовь,

Для меня твоя вскипает кровь,