Королева красоты Иерусалима - [95]

– Но почему именно я?

– Потому что у тебя хорошая голова, ты самая умная из нас, вот почему.

В глубине души Рахелика понимает, что Луна права, и у нее нет выбора. Но как шестнадцатилетняя девочка может выстоять против этого гада Мордуха? И как она будет отдавать распоряжения своему дяде Мацлиаху и Аврамино, который по возрасту ей в отцы годится?

Назавтра она даже не спрашивает Моше Алалуфа, знает ли он, что случилось с ее вчерашним напарником. И когда он подходит к ней, чтобы дать новое задание на следующий вечер, ускользает от него.

Сразу же после занятий Рахелика идет домой и готовится к еще одному тяжелому разговору с отцом. Она пока не представляет, что ему скажет, но знает одно: бросать занятия она не хочет, она должна учиться, стать образованной. Отец же всегда твердил: образование – это самое важное; он так сердился на Луну, когда та захотела бросить учебу ради работы в магазине одежды, – а теперь что? Нет, если уж отец просит ее прервать учебу, видно, с ним и впрямь неладно.

Всего лишь восемь часов вечера – но отец уже спит. Ну что ж, неприятного разговора она избежала.

– Он плохо себя чувствует, – говорит ей Роза. – К еде не притронулся, сказал, что устал, и лег в постель. – А Луна?

– Ушла с Давидом.

– А Бекки?

– На улице.

Рахелика привыкла, что она занята каждый вечер, и не находит себе места.

– Иди сюда, посиди со мной, – зовет ее Роза.

И она придвигает свою скамеечку к скамеечке матери во дворе.

– Рахелика, доченька, я слышала, о чем папа тебя просит, – начинает Роза. – Сделай, как он тебе говорит. Папа сейчас не тот, что был раньше, он болен, ему совсем плохо. Сегодня он просидел весь день в кресле и не сдвинулся с места, все у него болит, как будто все тело переломано.

– Почему же он не пойдет в поликлинику?

– Ходил, керида, ходил. Врач в поликлинике сказал то же самое, что доктор Сабо: ревматизм. Но разве мы не ездили на горячие источники в Тверию? Ездили. Ничего не помогает. Это не ревматизм, Рахелика, это гораздо хуже. У него руки дрожат, видела? С трудом поднимает руку, чтобы донести ложку до рта. Он пытается это скрыть, но ему не удается. Когда он встает с кресла, то должен держаться за стол, иначе упадет. И все время он уставший. Начнет что-то говорить – и тут же теряет нить, не помнит, что хотел сказать. А настроение… Сейчас он веселый, а через минуту грустный. Он болен, твой папа. Если бы не болезнь, разве остались бы мы без гроша? Разве вернулись бы в Охель-Моше?

Рахелика удивленно смотрит на мать:

– Я думала, ты рада, что мы вернулись в Охель-Моше. Тебе ведь не нравилось на Кинг-Джордж, ты скучала по своему кварталу, по своим соседкам…

– Господи, керида, какие соседки? Ты видишь тут соседок? Даже Тамар, которая была мне как сестра, больше ко мне не приходит. С тех пор как умерла Матильда, у меня нет соседок.

– Так ты не рада, что мы вернулись в Охель-Моше? Для меня утешением было, что хотя бы ты довольна.

– Я довольна, все так. Мне не нравилось жить на Кинг-Джордж, где соседи закрывают двери, чтобы никто, упаси боже, к ним не зашел без спросу. Я там стакана воды не попросила ни у кого из соседок – стеснялась. Конечно, я страдала, оттого что не могу выйти посидеть на улице, как мы сидим сейчас, и шум машин делал мне дырку в голове, и лифта я боялась до смерти. Но я же вижу, как вы все грустите, оттого что мы вернулись в Охель-Моше. Сердце у меня болит.

– Пусть не болит, мы как-нибудь справимся.

– Справимся, конечно, справимся, но уже столько времени прошло с тех пор, как убили Матильду, и все равно никто не может забыть. Раньше, завидев меня, соседки сразу подходили, мы с ними сидели, болтали, ели, смеялись. Сейчас, если я выхожу во двор и там есть какая-то соседка, она сразу же уходит к себе и закрывает дверь. Нет у меня больше никого в Охель-Моше, керида, я осталась одна.

Роза ни словом не упомянула Эфраима, но Рахелика услышала и то, чего мать не сказала.

– Ты что-нибудь слышала о дяде Эфраиме?

– Ох… – тяжело вздохнула Роза. – Нет, ничего не слышала. Не от кого мне услышать. Когда-то о нем говорила со мной Сара Ланиадо, у которой сын там, с ним, но после смерти Матильды она не разрешила приходить к ней. С той ночи я ни разу не постучалась к ней в дом. Знала бы ты, сколько я думаю об Эфраиме, как волнуюсь за этого дуралея, как хотела бы знать, жив он или умер…

– Может, он в тюрьме в Акко? – спрашивает Рахелика. – Может, его схватили англичане?

– Тьфу-тьфу-тьфу, не говори так, ради бога, чтоб тебя не услышали лос де авшос и не сглазили.

– Так почему же он не подает никаких вестей о себе? Ты же его единственная сестра, разве он о тебе не беспокоится?

– Беспокоится, конечно, беспокоится, но он знает, что я не одна, что у меня есть дочки, что у меня есть ваш папа, чтоб он был здоров. А у него кто есть? Кто о нем позаботится?

– А может, он женился? Может, у него есть дети? – Рахелика пытается успокоить мать.

– Твои бы слова да Богу в уши, ми альма. Хорошо бы у него была хупа, пусть и без меня, была жена, которая о нем заботится…

Рахелика решает облегчить душевные муки матери. – Знаешь, мама, поговаривают, что он важный командир в «Лехи», что все его очень уважают.