Королева красоты Иерусалима - [38]

Меркада ежедневно беседовала с Рафаэлем и, когда родилась Луна, сказала ему: счастье, что девочка похожа на Габриэля, а не на Розу. Она чувствовала себя униженной, оттого что Габриэль не оказал ей должного уважения и не назвал дочь в ее честь, как принято, но что это ее задело, скрывала ото всех, и прежде всего от сына с невесткой.

Выбранное Габриэлем имя Луна казалось странным и Розе. Она была уверена, что он даст девочке имя своей матери. Когда же он сообщил всем, что дочку зовут Луна, Роза не возразила ни полслова, лишь произнесла благословение: да удостоится она долгой жизни и добрых дел!

У Меркады же не было сомнения: Габриэль так выразил свое недовольство тем, что она не посчиталась с ним и заставила жениться на Розе. Что ж, если ему от этого легче – на здоровье, одолжений мне не надо, думала Меркада. Она никогда не заговаривала на эту тему, и, когда однажды Клара осмелилась заметить, что Габриэль должен был назвать дочь в честь матери, оборвала ее взмахом руки:

– Слава богу, девочка родилась крепкой и здоровой, и это главное. Ну а ты закрой рот – и ни слова больше об этом ни мне, ни брату и вообще никому!

Гнев сына был ей понятен. Вечерами, когда все соседки рассаживались вокруг колодца на низеньких скамеечках и принимались болтать, Меркада переводила взгляд с одной на другую. Любая из них казалась ей привлекательнее Розы. Она все чаще и чаще заглядывала в гости к другим своим детям, особенно к Кларе, которая была ей ближе других.

– Пусть меня бог простит, – сказала она как-то дочери, – я думала, что наказываю Габриэля, а наказала себя. Я не в состоянии выносить эту женщину, не в состоянии выносить ее запах, не могу дышать с ней одним воздухом. Я переберусь жить к тебе.

– Почту за честь, мама, но ведь мы с Яковом и детьми живем в однокомнатной квартире, где ты будешь спать?

– Мне все равно, буду спать на полу, если нужно, но жить с этой толстухой в одном доме я не стану.

Назавтра она уложила кое-какие вещи и ушла к Кларе, не сказав ни слова ни Габриэлю, ни Розе.

Вернувшись в этот день домой, Габриэль спросил у Розы, где мать. Роза ответила, что не видела ее с утра, когда выходила гулять с девочкой. Габриэль не придал значения тому, что матери нет дома. Он качал на руках Луну: она была его утешением, она единственная придавала смысл ежевечернему возвращению из лавки домой. Выйдя с ней из дому, он садился в саду на скамеечку рядом с соседками и болтал с ними, точно был одной из них, восторгался дочкиными рыжими волосами, светлыми зеленовато-карими глазами, ручонками с изящными пальчиками. Когда она сжимала его палец, сердце его замирало, а когда она ему улыбалась, его лицо озарялось, он покрывал частыми поцелуями маленькое тельце и смеялся от счастья.

Соседки были очарованы столь сильной любовью к дочери.

– Он прямо как женщина. Мой в жизни не вел себя так с детьми. Счастливая эта Роза, что у нее такой муж…

Однажды они увидели, что он пеленает дочь, и изумлению их не было предела: где это видано, чтобы мужчина пеленал ребенка? Во всем Иерусалиме о таком не слыхали. Габриэля и так считали лучшим из мужчин, каждая бы себе такого пожелала, но когда одна из соседок рассказала, что он не только пеленает, но и купает ребенка (она клялась, что своими глазами видела, как он купает дочку в тазу, будто кормилица или мать), его акции взлетели до небес.

Ну а Роза была только рада разделить уход за Луной с любым, кто вызвался бы ей помочь, тем более с мужем. Габриэль ни разу не посетовал, что она недостаточно заботится о ребенке. Только приходил домой – и тут же бросался к кроватке. Раньше, до рождения ребенка, он из лавки прямиком направлялся в микву и возвращался домой чистый, вымытый, но теперь он сразу шел домой. Купался в горячей воде, которую Роза заблаговременно кипятила к его приходу, поспешно переодевался, чтобы к дочке, упаси боже, не пристали запахи рынка, и брал ее на руки. А возвращал только тогда, когда приходило время ее кормить и укладывать. Он любил Луну всей душой. Малышке удавалось хоть на миг заставить его забыть ту, другую любовь, которую он поклялся забыть. Любовь, навеки ранившую его сердце. Впервые с тех пор, как умер отец и Рухл исчезла из его жизни, Габриэль чувствовал себя счастливым. Он вдруг обнаружил, что снова способен улыбаться и даже смеяться, и с нетерпением ждал момента, когда запрет лавку, вернется домой и возьмет Луну на руки.

Только после того, как он выкупал девочку, запеленал ее и надел на нее пижамку, между делом щекоча ей животик, отчего она заливалась смехом, что доставляло ему невыразимое блаженство, только после того, как он передал ее Розе для кормления, а потом снова уложил ее в кроватку и спел ей колыбельную на ладино, – только тогда он осознал отсутствие матери.

– Где моя мать? – спросил он Розу.

– Наверное, у соседок.

Он вышел во двор и стал стучаться в соседские квартиры. Но на расспросы все отвечали, что не видели нынче Меркаду ни разу.

– Может, она пошла к Западной стене? – предположила одна.

– Может, она пошла в синагогу Элиягу ха-Нави? – предположила другая.

– Сегодня к ней никто не приходил насчет ливьянос, – заметила третья. – За весь день ни одного человека во дворе не было.