Королева красоты Иерусалима - [170]

Рахелика замолчала. Молчала и я.

Ну вот и вышло шило из мешка. Вот и еще одна из тайн семьи Эрмоза открылась. Кто бы мог поверить, что у моей мамы был тайный роман, что за ее холодной и респектабельной внешностью скрывался настоящий вулкан?..

Несчастная мама… В сущности, она была жертвой военного времени. Она вела двойную жизнь: с одной стороны – замужняя женщина, мать двоих детей, а с другой – вдова с разбитым сердцем, которая так никогда и не оправилась от смерти возлюбленного. Что ж, тогда понятно, почему она примирилась с тем, что у отца есть Вера, и никогда даже не помышляла о разводе. Впрочем, это не мешало ей ненавидеть Веру лютой ненавистью.

Внезапно я увидела свою маму в совсем ином свете – человечную, уязвимую, понятную… И удивительным образом на меня снизошел покой.

Кладбище в Иерусалиме – унылая гора, на которой ничего не растет. Могилы рядами лепятся к скале, и ни одного цветочка, ни одного деревца между ними, голая каменистая гора угрожающе глядит на шоссе. Здесь конец пути, сюда доставляют иерусалимцев, когда приходит их время. Мужчины, женщины и дети, молодые и старые, сефарды и ашкеназы – все находят вечный покой. Сюда привезли дедушку Габриэля и бабушку Розу, здесь же, на участке сефардской общины, похоронили и мою маму.

Думаю, маме не понравилась бы ее могила. Глыба белого мрамора, а на ней выбито: «Здесь погребена моя жена, наша мать, наша сестра, дорогая Луна Ситон, дочь Габриэля и Розы Эрмоза». Слишком простой надгробный памятник для женщины с таким изысканным вкусом и чувством стиля. Мама ведь так любила цветы, но ни один цветок не цвел рядом с ее могилой, чтобы вдохнуть хоть немного жизни в это ужасное место.

Сколько у мамы было грез, которые не воплотились, в каких местах хотела она побывать и не побывала? Она не успела стать пожилой женщиной, обзавестись морщинами и сединой. Ей не довелось повести своих детей под хупу, а внуки будут знать ее только по фотографиям. Я не была ее долгожданным ребенком, плодом ее любви. С моим рождением закончилась ее юность, и из молодой девушки – свободной, веселой, жизнерадостной – она внезапно превратилась в женщину, на плечи которой легла непомерная ответственность. Даже тело ее сопротивлялось материнству, и у нее не было молока в груди.

Сегодня четвертая годовщина маминой смерти. Я стою у ее могилы, в руках у меня красные гвоздики, ее любимые цветы. Папа и Рони произносят кадиш, Рахелика и Бекки тихо плачут, каждая в объятиях своего мужа, их дети стоят рядом; вокруг родственники и друзья. Это больше похоже на похороны, а не на поминовение, думаю я. Как многим, оказывается, небезразлична моя мама.

Люди подходят к могиле, кладут на нее камешки. Потом дальние родственники прощаются и уходят, остаются только самые близкие. Рахелика берет тряпку, Бекки наполняет бутылку водой из крана неподалеку, и они моют надгробный камень – бережно, словно обмывают мамино тело. Осторожно проводят пальцами по буквам ее имени, как будто ласкают их.

Я стою в стороне, не принимаю участия в их хлопотах, жду, пока они закончат. Хочу, чтобы они ушли, чтобы не увидели, что я на грани слез. Хочу остаться с мамой наедине, прижаться губами к холодному камню, попрощаться. Хочу обнять ее в смерти, пусть она и не давала мне обнять себя при жизни, да и я сама себе не давала. Хочу помириться с ней, избавиться от муки, которая сидит в груди и не отпускает.

Почему я не простилась с ней, пока она еще могла что-то чувствовать? Если мама сейчас видит меня с неба, она, конечно же, недоверчиво пожимает своими ангельскими крыльями: девочка, у которой все не как у людей, вредная девчонка, которая делает все назло, теперь плачет у ее могилы?

– Пора двигаться, Габриэла, – говорит Бекки. – Уже поздно.

– Идите, я сейчас приду.

Бекки уходит в обнимку с красавцем Эли Коэном, и я вспоминаю, как когда-то, когда дедушка умер, и Бекки поссорилась с моей мамой и убежала с шивы, а я побежала за ней, и мы сидели на парапете у больницы «Шаарей-Цедек», она сказала мне: «Ты найдешь себе парня, как мой Эли, и выйдешь за него замуж, и будешь счастлива. Но не смотри по сторонам, когда встретишь своего парня и почувствуешь любовь здесь, в сердце…»

Я так и не встретила своего парня. Когда я была с Амноном, когда мелькнула тень надежды на то, что я нашла любовь, я не послушала своего сердца, не заметила подарка, положенного к моему порогу. А теперь слишком поздно: узенькая щелочка в моем сердце закрылась, оно окружено крепостной стеной, которую и пушка не пробьет.

Делается прохладно, начинает накрапывать дождь, я плотнее запахиваю пальто и вспоминаю прошлогоднюю осень в Лондоне, когда золотистые листья грудами лежали у подножия деревьев и я шла по Риджент-парку, ступая по листьям осторожно, чтобы не разрушить их хрупкую красоту… Я вдыхаю чистый прохладный воздух, смотрю на верхушки деревьев и на листья, летящие по ветру, смотрю на небо, и от красоты захватывает дух. Приближается мой двадцать второй день рождения, но в расцвете юности я чувствую себя сломленной жизнью осенней женщиной, женщиной поры листопада.

Я опускаюсь на ковер из золотистых листьев, я собираю их в горсти и осыпаю ими себя, словно дождем. Да, я еще одно звено в цепочке женщин семьи Эрмоза: Меркада, Роза, Луна, Габриэла… Я связана с ними нитью проклятия. Счастье, что хотя бы Рахелика и Бекки избежали этого проклятия, счастье, что у них родились сыновья. Я единственная дочь в этом поколении, единственная и последняя дочь в семье Эрмоза, и на мне окончится проклятие. У меня никогда не будет детей, так я решила. Женщина, которая выйдет замуж за моего брата, женщины, которые выйдут замуж за сыновей моих теток, не унаследуют проклятия, они не из семьи Эрмоза. Я останусь последней женщиной клана Эрмоза, пока не будет снято проклятие.