Там он опустил верёвку с камнями на дно. Лодка пошла по течению, верёвка в его руках натянулась, и камни медленно поволоклись по дну.
Вдруг, он почувствовал, что верёвка задела за что-то. Лодка на мгновение остановилась, а потом тихо двинулась вперёд снова. На верёвке к тяжести камней прибавилась ещё какая-то новая тяжесть. Это могло быть или старое дерево, намокшее до того, что уже не может подняться со дна, или это труп.
Он, побледнев, привязал верёвку к доске сидения и стал грести к берегу, вниз от того места, где стоял мальчишка, всё с теми же вытаращенными глазами и разинутым ртом, крепко держась за верёвку.
Когда лодка пристала к песку, Кашнев выскочил из неё и стал тихо тянуть верёвку, приказав тоже самое делать своему помощнику.
Теперь уже не было никакого сомнения, что они тянули утопленника, и действительно скоро под водою блеснуло что-то белое… яснее… ближе…
И около берега закачался, лицом вниз, чистый и нежный труп юноши, со слегка подогнутыми коленками, опущенной на грудь головой и стиснутыми ладонь в ладонь руками.
Верёвка задела его под мышки, и он продолжал слегка покачиваться на воде, головой к земле, как будто кланяясь ей и приветствуя её молчаливыми и страшными кивками.
Лицо его, его лоб, закрытый прядями спустившихся волос, касались песка в воде, и вода тихо колыхалась под ним, точно лелея и баюкая свою жертву.
Кашнев, поражённый, не сводил с него глаз, точно ожидая, что вот-вот утопленник поднимет голову, и он увидит взгляд Серёжи, его лицо, таким, как он видел его в последний раз вчера.
Чувство жуткости и вместе с тем невыразимого сожаления сковало его, и он всё глядел и глядел, как тихо колышется и кланяется земле этот дорогой ему труп.
Мальчишка сначала смотрел на труп издали, а потом с жутким любопытством подошёл к нему и громко сказал:
— Ишь ты, ведь какой белый да нежный, точно девушка.
Этот голос вывел Кашнева из оцепенения.
Он закрыл лицо руками, тяжело перевёл дыхание и произнёс:
— Ну, надо наломать ивовых ветвей и наложить их в лодку.
— Жалко, — пробормотал мальчишка и, с лениво шевелившейся в его голове мыслью прибавил: — Тяжело, чай, матери-то будет.
Он сам не знал матери, но слышал, что никто так не жалеет и не любит во всём мире, как мать.
По его испитому, с выдавшимися скулами и острым носом лицу, промелькнула трогательная тень, и затем он, вздохнув, пошёл ломать ветки зелёных и ещё росистых ив и начал устилать ими грязное дно лодки.
Когда всё дно было покрыто толстым слоем этих ветвей, Кашнев обратился к мальчишке с просьбою помочь ему положить труп в лодку.
Но тот с испугом наотрез отказался от этого.
— Хоть убейте, не могу!
— Полно вздор говорить! — строго прикрикнул на него Кашнев. — Иди сейчас же.
— Ни за какие коврижки!
— Да почему же?
— Примета такая есть, что ежели до утопленника коснёшься, бабы любить не будут. И потом… боюсь!
— Какое идиотство! — рассердился Кашнев. — Иди, когда я тебе приказываю.
— Не могу. Убей Бог мою душу, не могу! — бормотал мальчишка, пятясь от Кашнева и косясь на труп.
— Но я ведь заплачу тебе… Вот, на! — швырнул он ему рублёвую бумажку.
Мальчишка проворно подхватил её, но отошёл ещё дальше.
Видя, что уговоры и деньги не помогают, Кашнев вздумал пригрозить ему:
— Иди, говорят тебе, а то я заставлю тебя сделать это!
И он шагнул к нему, но тогда мальчишка шмыгнул в кусты. Слышно было, как трещали под его ногами сучки и шелестели кусты, сквозь которые он пробирался всё дальше и дальше.
Наконец всё затихло, и Кашнев остался на песке один с утопленником, которого ему надо было положить в лодку.
Он постоял с минуту в нерешительности, потом посмотрел на тело и пожал плечами, удивившись тому, что так настаивал, чтобы Митька помог положить тело в лодку. Это было нетрудно сделать и самому.
Он приблизился к трупу, но долго почему-то не мог заставить себя коснуться утопленника руками. Наконец, надо же было приступить.
Сердце его мучительно сжималось, когда он наклонился к нему и коснулся его плеч.
Упругое нежное тело было холодно, и этот холод сразу охватил Кашнева.
Он потянул за плечи тело из воды, чтобы удобнее было поднять его. Вода струилась у утопленника с волос и мочила платье и ботинки Кашнева.
Когда почти весь труп был на песке, Кашнев заметил на правом боку у него довольно сильную свежую ссадину. Может быть, это вчера задели его багром, а, может быть, оцарапал нынче один из камней.
Бережно положив под утопленника руки, Кашнев поднял его. Тело показалось ему страшно тяжёлым. Он слегка прижал его к себе и тихо положил в лодку, на мягкую постель из зелёных ивовых ветвей.
Но положил он его не вниз лицом, а вверх, стараясь не заглянуть ему в лицо, которое странно тянуло к себе взгляд. Кашнев поспешил отвернуться и пошёл опять ломать ивовые ветки, чтобы прикрыть ими утопленника.
Он наломал их целую охапку и понёс к лодке, вдыхая их сырой и мягкий аромат. Но когда он наклонился, чтобы закрыть ими труп, не выдержал и взглянул на него, точно желая убедиться, что это именно Серёжа, а не кто другой.
Да, это был он. На слегка ощеренных губах застыла пена, и в широко открытых стеклянных глазах замер какой-то глубокий вопрос.
