Он пешком дошёл до спасательной станции и приказал разбудить дежурного. Но тот был так недоволен тем, что его потревожили во время самого сладкого предутреннего сна, что наотрез отказался ехать или снарядить кого-нибудь из матросов. Кроме того, вчера, по случаю неожиданного щедрого заработка, спасатели здорово выпили.
— Это дело не наше. Вот если бы на Светлой утопление, тогда дело двенадцатого рода, потому как Светлая в губернии, а Кармасан — это уезд. Нам, пожалуй, ещё от уездной полиции нагореть может, что не в своё дело суёмся.
— Но ведь вы ездили же?
— Мало ли что ездили… сгоряча. Приехала барышня. Поезжайте, да поезжайте, ну, мы и поехали.
— Но ведь я за это заплачу.
— Покорнейше благодарим… всё едино. Да и что ж даром деньги-то от вас брать. Ведь искали, не нашли, значит, снесло его вниз. Вот через три дня вынырнет, где ни на есть.
Он последние слова договорил с такой немилосердной зевотой и так сонно, что Кашнев махнул на него рукой и приказал, по крайней мере, дать лодку.
Тот, хоть и не особенно охотно, продолжая всё так же зевать и крестить во время зевоты рот, чтобы не влетел черт, захватив весла, сошёл к берегу и стал отвязывать для Кашнева лодку.
— Вот вам однопарная, лёгкая, — рекомендовал он, бросая в лодку весла. — Там и верёвка есть. Может, пригодится.
— Ай, батюшки! — неожиданно раздалось оттуда, и чья-то фигура быстро вскочила на ноги.
— С нами крёстная сила! — испугался спасатель. — Кто это?
— Я, дяденька, — отозвался хриплый спросонья голос мальчишки лет четырнадцати.
— Да кто ты-то?
— Митька, который вчера вам всё за водкой бегал.
— А-а… Леший тебя побери, напугал! Ты что же это в лодке расположился, заместо того, чтобы дома спать?
— Да у меня никакого и дома-то нет. Я сирота.
— Ну, сирота, что отворяет ворота… Хочешь с барином на Кармасан за утопленником ехать? На водку получишь!
— Хочу. Я в лучшем виде вас на Кармасан доставлю.
Кашнев подумал и решил взять с собою мальчишку. Если он и не принесёт пользы, то всё же живой человек.
— Ладно. Едем. Только набери штук десять камней, вот таких, — указал он на валявшиеся на берегу камни. — На всякий случай.
Мальчишка набрал камней в лодку и хотел сесть на весла, но Кашнев взялся за весла сам.
— А что же я-то барином буду сидеть? — иронически спросил мальчишка.
Кашнев, вместо ответа, погрузили, весла в воду и, сразу почувствовав в мускулах и в груди силу, выгнал лодку вперёд.
Тут её подхватила река и наискось понесла вниз, точно стараясь предупредить каждое новое усилие гребца.
Но весла почти без шума и плеска впивались в воду и сверлили реку пенящимися раковинами. Кашневу хотелось физической работы, и он, захватывая грудью полные лёгкие влажного и чистого воздуха, грёб с такою силою, что весла гнулись, и лодка как будто пыталась сделать прыжок по воде.
Вода шумела и журчала, возмущённая тем, что так дерзко нарушают её покой, но уступала и смирялась, сглаживая позади резкие и грубые морщины.
От этого воздуха и от этой работы, отвлекавшей его от печальных и угнетающих мыслей, он как будто опьянел и не переставал работать, хотя ему хотелось сбросить с головы фуражку, под которой вспотели волосы, а губы начинали сохнуть от жажды.
— Ну, и летим. Чисто локомотив, — воскликнул Митька. — Ветер даже навстречу… Хорошо бы теперь папиросочку, — помолчав, совершенно неожиданно прибавил он.
Кашнев опустил весла, и лодка понеслась по течению сама.
Тёмная широкая река, со вздрагивавшими кое-где отражениями звёзд, сильно и гордо шла в своих безмолвных берегах, смутно выступавших из предрассветного мрака. Кое-где на том и другом берегу слабо маячили огни. Кашнев снял фуражку и отёр пот со лба, затем слегка склонился с борта и опустил руки в воду, чтобы напиться горстями.
Вода показалась ему страшно холодной, и это ощущение заставило Кашнева вздрогнуть всем телом. Там, на дне реки, в такой же холодной и тёмной воде лежал его брат.
Он глотнул воду, но она показалась ему противной, и он не стал пить её дальше, а, чтобы уничтожить этот неприятный вкус во рту, закурил папиросу, давши папиросу также и мальчишке.
Им вдруг овладела усталость, и он передал ему весла, а сам сел на его место.
Ночь, стойко боровшаяся с рассветом, дышавшим с востока золотистым пламенем, дрогнула и стала уступать. И небо, и воздух, и вода — всё сразу заметно побледнело, и звёзды сверкали уже не с прежнею яркостью.
Стало прохладнее, и река задымилась лёгким туманом у берегов.
А когда лодка подошла к Кармасану, воздух уже был серым, предметы бледно и призрачно рисовались в нём, алели небо и вода, и звёзды стояли в вышине, уже не отражаясь в речном зеркале.
С берегов пахло росистыми травами и землёй. Чёрные безобразные коряги выступали из воды, точно речные чудовища, и рыбы начинали плескаться то там, то здесь, оставляя на поверхности лёгкие расходящиеся круги.
— Вам кто утопленник-то приходится? — спросил Митька.
Кашнев, как во сне, взглянул на него и только теперь разглядел его лицо, старообразное и бледное, с оловянными косыми глазами, с плутоватым выражением, лицо мальчишки, родившегося в нищете и пороке и рано окунувшегося в мерзость жизни.
