Королёв - [38]

(…Почему воздух, которым дышал лагерь, был так густ, слеп и черен, что за черная метель с гудением вилась, окутывая все кругом?)

Однако земляне почему-то решали эту задачу по-другому. Тех, кто добывал золото, морили голодом, избивали и не позволяли им отдыхать. От этого они слабели, падали духом и не могли добывать много золота. За это их либо убивали выстрелом, либо они сами делались совсем слабыми и умирали. На их место привозили других, но и с другими повторялась та же ужасная ошибка: делалось все, чтоб они побыстрее стали как можно слабей и несчастней, побыстрее умерли и таким образом добыли золота как можно меньше. Ошибка, конечно же, ошибка — разве кто-то в здравом уме может допустить, что такая расточительность была намеренной?

(…Такая черная, что человек не мог разглядеть не только другого человека, стоявшего в двух шагах от него, но и своих собственных рук?)

Сперва я очень надеялся, что К. и другие умные люди, привезенные в лагерь, легко разберутся в сути происходящего и укажут руководству на эту ошибку и их с благодарностями вернут домой, к той работе, которая им больше по душе. Но ничего подобного не произошло в первый рабочий день, а во второй уже не могло произойти, ибо к вечеру дня первого К., как и другие новички, уже не был человеком: это был окровавленный, воющий кусок мяса, и тогда я понял, что за черная метель опустилась на лагерь, понял, что все разглагольствования о золоте предназначались исключительно для отвода глаз, понял истинную цель, с какой преступников привозили сюда.

Люди должны были служить кормом для Гнуса. По-видимому, Гнус и был в действительности господствующей расой на Земле, тайно правящей расой, с которой такие люди, как судья У., ощущали свое глубокое внутреннее родство и, видя в ней свой идеал, посвящали всю жизнь тому, чтоб угождать Гнусу и возносить ему жертвы.

Самое ужасное, что против бездушного и безмозглого Гнуса я абсолютно ничего сделать не мог, и Гнус продолжал непрерывно пожирать К. и других людей, которые не могли даже на секунду освободить свои руки и прогнать Гнуса, ибо руки их были прикованы к тачкам: прикованы не цепями, но — автоматами Вертухаев и дубинками Бригадиров.

Ибо Бригадиры и их помощники-Урки, вроде бы являясь такими же несчастными преступниками, как, например, К., - ведь и их так же, как К., насильно оторвали от работы, которой они занимались на воле (суть работы Урок была мне не очень понятна, но, без сомнения, это была хорошая работа, так как они с радостной гордостью вспоминали о ней и о доходах, которые она им приносила), — почему-то не сопереживали своим более слабым товарищам по несчастью и не пытались помочь им, а, напротив, ненавидели и мучили их так, как не всякий Вертухай их мучил и как может мучить только Гнус.

Голод и Гнус сжирали не только тела людей, но и их души: человек, ежесекундно дышащий невыносимой болью, давящийся ею, уже не может думать ни о чем, кроме нее; когда Вселенная сжимается до размеров заплесневелой хлебной корки и окрашивается в цвета Гнуса — в такой Вселенной нет и никогда не будет ни Марса, ни Солнца, ни крылатых кораблей.

Когда я в отчете сообщил об этом своему руководству, руководство попросило меня вернуться домой: ведь для К. все было кончено.[22]

Но я умолял позволить мне остаться: да, я ничего больше не мог сделать для К., но там, в Москве, женщины не оставляли попыток спасти его, и, быть может, у них еще могло получиться то, в чем я потерпел неудачу, и, быть может, я еще пригожусь им…

Пожираемые заживо, беспомощные, распятые на тачках преступники не пытались сопротивляться. Но что-то в них — хотя бы иногда — еще дышало…

— Ты, гнида, — сказал Бригадир, — живо подымайся…

Бригадир — тот самый, высокий, с широкими плечами, — стоял, расставив ноги, над преступником, опрокинувшим тачку. Преступник был очень стар и очень слаб, на его костях почти не осталось плоти, которую мог бы пожирать Гнус; удивительно, как он еще был в состоянии толкать тяжелую тачку.

Вертухай стоял чуть поодаль, наблюдая за этой сценой, и курил. (Все Вертухаи и Бригадиры беспрерывно курили, потому что дым позволял хоть немного отогнать Гнуса, который в своей неразборчивости был, в общем-то, не прочь и их сожрать, и я со злорадством, этой последней утехою бессильных, подумал, что судья У. заблуждается, полагая, что Гнус оценит его верную службу и вознаградит: для Гнуса все люди есть пища, и тех, кто ему служит, он также пожрет в свой черед.) Вертухай не вмешивался: он знал, что Бригадир справится и без него.

— Вставай, — повторил Бригадир и ударил старого преступника ногой.

Тот делал конвульсивные движения, пытаясь приподняться, но не мог: когда он выпустил тачку из рук, она всей своей массой навалилась на него. Навряд ли Бригадир этого не заметил. Но он и не подумал помочь старику выбраться из-под тачки, хотя это было бы единственно разумным, если он хотел, чтобы старик встал и возобновил работу. Вместо этого он сделал странное: расстегнул ниже пояса свою одежду, и в лицо старику ударила горячая струя. Не знаю, что в этом было смешного, но Бригадир засмеялся. Он продолжал смеяться, глядя, как корчится старик и как К. бросив свою тачку, неверными, заплетающимися, как у пьяного, шагами идет к нему.