Королек - [22]

Бросив письмо в почтовый ящик, Гримстер встретил в холле Лили, провел ее в маленький бар при столовой и заказал выпивку – сухой мартини с фаршированной оливкой. Лили была в хорошем настроении. Она съездила в Барнстейпл и привела в порядок волосы; она чувствовала себя как дома, ей было хорошо с этими людьми. Гримстер, отпуская шуточки и веселясь с Лили, знал, что пора браться за нее всерьез. Медовый месяц окончен. Он профессионал, выполняет работу, и его гордость и собственные таланты перевешивают любые личные чувства и проблемы. Лили Стивенс – загадка, которую требуется решить. В определенном смысле она все еще принадлежит Гарри Диллингу. Нужно забрать ее себе. Гримстер взглянул на Лили – бокал мартини она держала, оттопырив пальчик. Гарри не хотел стирать претенциозность – всегда останется эта внутренняя ухмылка, налет садизма, вызванного ошибками, которые он сам не захотел удалять из своего творения. Внезапно Гримстер почувствовал, что Гарри любил странности ради них самих. Билли Э. Ждать в машине у вокзала. Лондонская квартира. Гарри фокусник. Если прятать что-то действительно важное, то не там, где принято прятать. Какая-то важная часть загадки, которую Гарри предложил Департаменту, наверняка укрыта внутри Лили, в этом манящем теле, за чуть тронутым косметикой лицом, в этом ленивом, спокойном и мечтательном мозгу.

Глава 6

На следующее утро Гримстер встал рано. Продолжало накрапывать. Надев дождевик, Гримстер прошел от машины по лесу и увидел, что Скальный пруд поднялся, залив кофейной водой луг на дальнем берегу. Теперь вброд устье пруда не перейдешь даже в болотных сапогах по грудь. Река вырывалась из пруда шумным водопадом, над ревом воды едва слышался перестук крупных булыжников и камней, сдвинутых силой потока. Гримстер двинулся через лес влево – эту часть реки называли «Докторская стремнина», здесь валом шел лосось, поднимаясь против течения. Если дождь сегодня прекратится, то завтра, когда река начнет спадать, очень стоит пойти на рыбалку.

Гримстер шел вверх по реке, зная, что сможет вернуться к машине кружной тропинкой, а не через лес. Мысли его текли сразу по двум направлениям. С одной стороны, он разрабатывал план утреннего нападения на Лили, оценивал ее слабые стороны, готовил силы к атаке, выбирая направление главного удара. А рядом плавно и свободно проплывали ленивые летние воспоминания и размышления… Гаррисон, стоящий на песке устья, мокрый и громадный на фоне укутанного дождем неба. Это правда – Гримстер чуть не упустил первую и самую крупную рыбу Гаррисона в Блэкуотере, потому что неуклюже обращался с острогой… пока не разучил быстрый и точный удар – в живот, под большой плавник. Когда добычу все-таки вытащили на берег, Гаррисон принялся издеваться, и дело кончилось потасовкой рядом с большущим лососем. Пока приставленный к ним парнишка молча наблюдал, оценивая шансы, Гримстер расквасил Гаррисону нос, а Гаррисон выбил ему зуб; впоследствии обоим пришлось врать, как партизанам, чтобы его мать не узнала правду. За их долгую дружбу им не раз доводилось драться. А сейчас, подумал Гримстер, они ввязались в последний бой – и впервые из-за женщины. Не из-за Лили – она не в счет, она объект. Из-за Вальды, которая не понравилась Гаррисону. Слишком холодная, спокойная и чистенькая, с точки зрения Гаррисона. «Чертов блондинистый айсберг. Она заморозит тебя до смерти, парень». Вальда была не такая, но так ее представляли и Гаррисон, и многие другие. Документы, переданные Гаррисоном, были частью продолжающегося сражения. Он хотел уничтожить Вальду, даже после ее смерти, уничтожить любую чистоту, остававшуюся в воспоминаниях о ней, хотел превратить ее смерть еще в одно оружие для атаки на Гримстера. Зачем он упорствовал? Хотел увидеть в Гримстере окончательный и полный отказ от всех обычных добродетелей, хотел, чтобы они оба умерли для благородства, для достоинства и милосердия – только ходили, говорили и действовали как живые? В прошлом Гримстера было такое, что сформировало и исказило его. И у Гаррисона было – хотя он только однажды чуть приоткрыл до сих пор неведомое Гримстеру темное семейное прошлое, назвав свою мать сучкой, а отца – спившейся тенью донжуана.

Гримстер пошел прочь от реки, вверх по мокрым тропинкам через поле, к машине… к Лили, подумалось ему, к текущим делам, а после Лили – это он знал точно – к тому моменту, когда придется принимать решение, с доказательствами причины смерти Вальды или без них. Гаррисон делал все, чтобы этот момент настал, раз уж он не мог ускорить его реальными доказательствами. А пока что – Лили. Подумав о ней, Гримстер внезапно понял, что он для Вальды был примерно тем же, кем Диллинг был для Лили. Он заглянул тогда в отделение шведского турбюро в Лондоне, чтобы уточнить какие-то мелочи по поводу паромных рейсов в Стокгольм. Она вышла из кабинета к стойке помочь ему и не успела заговорить, как он знал, что хочет ее, как не хотел ни одной женщины… Такого простого, сильного желания в нем прежде не бывало.

Дождь брызнул Гримстеру в лицо, и он на мгновение замер от редкого приступа ностальгии, вновь почувствовав то желание. Но, рассердившись на минутную слабость, он встряхнулся, отбросив воспоминание, и зашагал по огороженной тропинке; розовые лепестки, сбитые дождем и ветром с шиповника, лежали на траве, как мокрое конфетти; краем глаза Гримстер уловил хвост кролика, юркнувшего в заросли крапивы.