Король Яяти - [16]

— Кто он?

— Ты должна сначала поклониться, Тарака!

— Разве он бог? — с любопытством спросила девочка.

— Он принц.

— Кто это — принц?

Мадхав не сразу нашелся что ответить.

— Видишь, — терпеливо начал он объяснять, — вот эта колесница, кони и вообще все вокруг — всем этим владеет он. Поэтому он принц.

Тарака подумала, сложила ладони перед грудью и низко склонилась передо мной.

— Приветствую тебя, принц!

Был бы я художником, я бы именно так изобразил Тараку — в грациозном поклоне, с выражением сосредоточенности на милом личике.

— Приветствую тебя, Тарака, — ответил я на поклон.

— Принц, — серьезно сказала Тарака, — ты не можешь дать мне одного коня? Для свадьбы.

— Чья свадьба? Твоя?

— Да нет же! Моей куклы!

— Когда ты выдаешь ее замуж?

— Послезавтра.

— А кто жених?

— Жених?

Тарака явно не подумала о женихе. Она с надеждой посмотрела на Мадхава.

Мадхав покачал головой — жениха у него на примете не было.

— Я дам коня на свадьбу, — пообещал я. — Но как быть с женихом?

— Как быть с женихом? — Тарака погрузилась в глубокое раздумье. Вдруг ее осенило — А может, ты будешь женихом, принц?

Мадхав тихонько фыркнул, но тут же метнул быстрый взгляд в мою сторону — не оскорбила ли меня детская болтовня? Я с трудом сохранял серьезность, ибо мое воображение уже нарисовало мне картину свадебного шествия: разодетую куклу, а рядом с ней здоровенного Яяти — в старом плаще Мадхава!

Мы отправились обедать. Мне не хотелось разрушать очарование дня. Я услал возничего, приказав вернуться за мной на заходе солнца, чтобы я мог провести весь день с Мадхавом и Таракой. А на ночь я отправлюсь во дворец.

Мадхав дал мне почитать стихи своего брата. Там оказалось множество прекрасных стихов о море. Мне сначала понравилось одно — о море в бурю, где поэт сравнивал пенные буруны со взмыленными гривами бешено скачущих коней.

Однако потом мое внимание привлекли другие стихи о море:

Зачем вы яритесь, о бурные волны?

Сегодня вы сушу тесните, но завтра

судьбы колесо повернется.

Судьбы начертаниям каждый покорен.

Рассыпавшись в брызги, уйдете вы с суши

и в море с другими волнами сольетесь.

Когда нас ласкает судьба, нам не должно

гордиться, в годину же горя не должно

роптать. Мы — люди. Грядущее скрыто от нас.

Я взялся за другую пальмовую дощечку: стихи о любви.

Мукулика… За что я был так холоден и груб с ней наутро? Разве она повинна в том, что я терзался чувством вины?

Прощаясь с Мадхавом и усаживаясь в колесницу, я все продолжал размышлять о только что прочитанных стихах. Колесница помчала было в сторону дворца, но — неожиданно для меня самого — я велел возничему остановиться. Я намеревался провести ночь во дворце, рядом с отцом, но сейчас я был не в силах отправиться туда… Стыдясь, я почти шепотом сказал:

— В Ашокаван. Мне нездоровится.

Моя опочивальня была убрана свежими цветами, светильники, наполненные маслом, лили золотистый свет. Как странно. Ведь я предупреждал Мукулику, что на ночь останусь во дворце.

В опочивальню вошла Мукулика с кувшином вина. Налив вино в узорчатую чашу, она с поклоном подала ее мне.

— Я полагал, что королева не велит…

— Ваше высочество, я служу вам, и ваши желания — закон для меня.

— Отлично. Но разве я сказал, что буду ночевать в Ашокаване?

— Нет, ваше высочество.

— А между тем ты приготовила опочивальню!

— Я исполняю желания вашего высочества. Ведь вам хотелось здесь провести ночь…

…Я будто раздвоился и жил в постоянном разладе с невидимым двойником.

Уступив соблазну, я делал первый шаг к пропасти — к освобождению от долга. Свобода, счастье — я упивался ими. И в то же время понимал, что пал.

Однажды вечером, когда мы с Мадхавом возвращались с представления, меня разыскал гонец министра: отец пришел в сознание и пожелал видеть меня.

Я ринулся в отцовские покои.

Отец был слаб и бледен — мне вспомнилось солнце в миг затмения, — и я собрал все силы, чтобы не показать, как потрясен я его видом.

Отец протянул мне руку. Ему понадобилось сделать немалое усилие, и я почувствовал, что из моих глаз вот-вот прольются слезы. С самого детства я привык искать опору в этой руке, всю жизнь она была моим щитом, моей надеждой. И вот теперь…

По знаку отца и первый министр, и челядь покинули покои. Мы остались наедине. На низеньком столике, у изголовья стояли кувшин с вином и чаша.

Отец глазами показал на кувшин.

Я налил вина на дно чаши, но отец сделал знак, чтобы я долил до краев.

— Мне многое нужно сказать тебе, сын. Вино укрепит мои силы.

Я наполнил чашу и поднес ее к губам отца. Сделав глоток, он долго лежал с закрытыми глазами, а когда открыл их, мне показалось, что он выглядит освеженным.

Отец взял меня за руку.

— Я хочу жить, Яяти. Даже сейчас я хочу жить. Я отдал бы Хастинапуру, все королевство отдал бы за один день жизни… Увы.

Отца именовали львом среди людей… Но на меня смотрели глаза смертельно раненного оленя.

Собравшись с силами, отец заговорил размеренно и очень внятно:

— Яяти, я оставляю тебе процветающее королевство.

— Отец, мне известны и ваша мудрость, и ваша доблесть. На мою долю выпало счастье — я родился от великого отца…

— И несчастье тоже, — прервал отец.

Я смолк в растерянности.