Король-Уголь - [28]

Заметив состояние Хала, Олсен горько усмехнулся:

— Ты выразил надежду, что я не шпик; я в свою очередь тоже надеюсь, что и ты не этого сорта.

На это Хал удачно ответил:

— Я уже раз был принят за профсоюзного организатора! — И он похлопал себя по пострадавшему месту.

Собеседник сказал со смехом:

— Отделался только тем, что тебя побили? Ну, тебе повезло. А вот недавно в Алабаме одного из наших вымазали дегтем и вываляли в перьях!

Лицо Хала омрачилось, но потом он рассмеялся:

— Я вспомнил своего брата и его приятелей. Что бы они сказали, если б я вернулся домой из «Пайн-крик» вымазанный дегтем и вывалянный в перьях!

— Вероятно, сказали бы, что так тебе и надо.

— Вот именно! У них на все одна мерка: если что у тебя не ладится, пеняй на себя. «Америка дает всем равные возможности!»

— Кстати, заметь, — сказал Олсеи, — чем больше у человека материальных преимуществ, тем громче кричит он про эти равные возможности для всех.

У Хала уже зарождалось товарищеское чувство к этому незнакомцу, который был способен так хорошо понимать, из-за чего бывает семейный разлад. Давно уже Хал не общался ни с кем, кроме здешних жителей, и разговор с этим человеком подействовал на него благотворно. Он вспомнил, как лежал под дождем избитый и благословлял судьбу, что он не тот, за кого принимали его охранники. Теперь его заинтересовала психология профсоюзного организатора. Да, нужно иметь твердые убеждения, чтобы работать на этом поприще!

Последнее он высказал вслух, и Олсен ответил:

— В любой момент готов уступить тебе свои доходы, если возьмешься вместо меня за это дело! Но знаешь, самое страшное — не то, что нас бьют и гонят отовсюду; ваша главная беда — не полиция, не шпики и не черные списки. Беда наша в самих людях, которым мы стараемся помочь! Задумывался ли ты над тем, как трудно разъяснить что-нибудь рабочим, говорящим на двадцати различных языках?

— Еще бы! — сказал Хал. — Я даже не знаю, как ты за это берешься.

— Что поделать? Находим толмача, хотя нередко оказывается, что это хозяйский шпион. А то бывает, что первый же человек, которого пытаешься привлечь, доносит на тебя начальству. Ведь есть же среди рабочих и трусы и негодяи, которые продадут товарища за «теплое местечко», да что там — за кружку пива!

— Это, наверно, подрывает веру в дело? — сказал Хал.

— Нет, — решительно ответил Олсен. — Тяжело, конечно, но эти несчастные люди не виноваты. Они невежественны, но их нарочно держат в темноте. Углепромышленники привозят их сюда и сразу начинают натравливать одну национальность на другую. Несомненно, у этих европейских народов есть свои старые предрассудки — национальные там или религиозные, которые создают между ними рознь. Вот, например, видишь двух рабочих — совершенно одинаково несчастных, но оказывается, первый презирает второго, потому что свой народ он считает выше. А хозяевам только этого и надо!

28

Они зашли в очень глухой уголок и уселись на большом плоском камне, чтобы было удобнее разговаривать.

— Поставь себя на место этих рабочих, — сказал Олсен. — Живут они на чужбине, один внушает им одно, другой — другое. Хозяева и все их приспешники твердят: «Не доверяйте профсоюзным агитаторам! Это сплошные вымогатели: сами не работают, а живут припеваючи. На ваши деньги они устраивают забастовки, а вы теряете из-за них работу и крышу над головой. Они вас предают, а потом спешат в другое место, чтобы и там проделывать те же фокусы». Иные рабочие готовы этому верить; они не догадываются, что если встречаются среди руководителей профсоюза жулики, то это только потому, что шахтовладельцы подкупают их. И вот, понимаешь, люди совершенно сбиты с толку, не знают, кого им слушать.

Говорил он сдержанно, но от волнения у него на щеках появился легкий румянец.

— Хозяева не перестают твердить, что рабочие всем довольны, а только мы их мутим. Но разве это так, разве они довольны? Вот ты уже здесь пожил, наверно знаешь!

— О чем тут говорить! — отозвался Хал. — Конечно, недовольны. Мне все время кажется, что я среди детей, рыдающих во тьме, которые не знают, что с ними, кто виноват и к кому обратиться за помощью.

Чувство недоверия к новому знакомому начало постепенно исчезать. Весь облик Олсена совершенно не соответствовал тому представлению о профсоюзном организаторе, которое создалось у Хала. Олсен был голубоглазый, опрятный молодой американец, совсем не крикун и не скандалист, а скорее, можно сказать, мечтатель. Конечно, он был полон негодования, но выражал его не громкими фразами, не потоками цветистого красноречия. Сдержанность Олсена привлекала Хала, ибо, несмотря на свои демократические порывы, он придерживался манер того класса, который избегает шумливости и слишком откровенного выражения чувства.

Халу понравилось также отношение Олсена к слабостям рабочего люда. Всю жизнь Хал только и слышал об «инертности» бедняков, их трусости и неустойчивости, из-за чего многие считали их положение безнадежным. Обычно говорилось: «Им нельзя помочь. Они грязны и ленивы, пьянствуют, отлынивают от работы, предают друг друга. Они всегда были такими!» Эти высказывания обобщались в формулу: «Человеческую натуру не переделаешь!» Даже Мэри Берк — девушка из рабочего класса — говорила о рабочих гневно и презрительно. А Олсен верил в мужество этих людей, старался будить в них сознательность и учить их. Он видел перед собой ясную и определенную цель.