Король шпионских войн. Виктор Луи — специальный агент Кремля - [93]

Насчёт «звукоаппаратуры» — это всё же, видимо, не к Луи, а к ребятам с Лубянки. Что касается «повадился», то Виктор и правда вновь приезжал в Рождество-на-Истье, как рассказывали, с неким фотографом из Тбилиси. Но пришельцы уже не стали нарываться, а сфотографировали окрестности и опросили местных жителей. У репортёров «жёлтых» изданий так принято: сначала добывается главный эксклюзив, потом «отрабатывается вокруг».

Око за око, зуб за зуб, слух за слух. На войне компроматов — как на войне. Если одна сторона взялась за запрещённое оружие, странно ждать, что вторая за него не схватится. Солженицын решил бить наотмашь («стукач Левин»), и теперь Луи тоже не стал притворяться невинной институткой. В начале 1969-го в нескольких западных изданиях, в том числе в Washington Post, Survey и Stem, появляется убийственный материал Луи, который, как булка изюмом, начинён отрывками из «интервью» с Солженицыным. Того самого, что «взял» Луи, приехав к писателю в «Борзовку».

Это то самое знаменитое «интервью», которое диссиденты назовут «сфабрикованным» и «сфальсифицированным». То есть, как такового интервью в статье нет — есть авторский текст плюс умелая компиляция из грамотно расставленных высказываний писателя.

Солженицын у Луи — этакий плаксивый нытик, не держащий удар. От его слов веет эстетикой упадка, а местами он откровенно хнычет. Приведём отрывок из Викторовой публикации.

«Почему с 21 апреля до 26 июня [1968 года] они [в «Литературной газете»] не печатали мой протест и запрещение публиковать «Раковый корпус» на Западе? — хмурится он. — Газета три месяца готовила пасквиль в ответ на моё письмо о запрете. Поэтому я объявляю, что больше не буду делать публичных заявлений. Не буду ничего писать. Я кончил писать. Публично. Это всё. Я усвоил урок».

Основной посыл Луи к западному читателю таков: мол, Солженицын на самом деле очень хотел напечатать на Западе свой «Раковый корпус», но создавал притворный шум, будто не хотел. Вот ещё отрывок из статьи.

«Я человек, у которого нет никаких прав, — жалуется он, — который не может ответить двум или трём сотням клеветников». Он продолжает: «Я заклеймён. Я связан по рукам и ногам вот уже три года». Русские любят мучеников, и Солженицын входит в роль: «Я настолько несчастен, что в своём письме Съезду писателей написал абсолютно открыто, что готов принять смерть, и я действительно готов, даже сейчас. Пусть первый штык придет и поразит меня. Я готов встретить смерть в любой момент. Меня уже зарыли в землю по шею».

Но это мелкие тычки. Крупный удар — в конце. Позднее диссиденты будут уверять, что Луи сфальсифицировал слова Солженицына, якобы оправдывающего Гитлера. На самом деле это не совсем так: такой контекст и правда проброшен, но вложен в уста некоего «другого писателя». «…У него (этого неназванного писателя. — Прим, автора) впечатление того, что Солженицын пытается сказать, будто русские крестьяне были счастливы только дважды после Революции: сначала во времена НЭПа, а затем во время немецкой оккупации», — пишет Луи. И педантично добавляет: «Это пример крайнего отношения к писателю [Солженицыну]».

Вся статья Луи от начала до конца — это не клевета, а «стёб» над соперником, которого он малюет с изуверским наслаждением, высмеивая «псевдотолстовскость» и «псевдодостоевскость». «[Солженицын] начал отращивать бороду, но она не выдерживает сравнения с толстовской. Его имение тоже плохо сопоставимо», — ёрничает Луи, очевидно, сопоставляя со своим имением.

И продолжает разжёвывать для западного потребителя: «В этой стране его рукописи так же соблазнительны, как везде соблазнителен запретный плод… Солженицын знает это очень хорошо».

«Кажется, что никто не собирается арестовывать его в настоящее время, но шансы на опубликование «Ракового корпуса» и «В круге первом» почти равны нулю», — заключает Луи, пригвоздив оппонента.

Вот и поговорили два русских аристократа через инородные газеты. Первый про второго — «стукач», второй про первого — «гитлеровец»… Ведь говорят же в народе, что «особенно приятно смотреть, когда с. утся интеллигентные люди».

Была ли статья «подлогом»? Доказать это сегодня практически невозможно, так как всех троих участников сцены в «Борзовке» уж нет в живых. Зная Луи, можно предположить, что это был адский замес из правды, полуправды и вольно скомпилированной правды, давший взрывной эффект. Этакий «медийный коктейль Молотова» — «коктейль Луи». В полном смысле слова «фальшивкой» статья, таким образом, не была, а было вот что: в ходе недлинной перебранки Солженицын что-то говорил, а Луи, уже тогда владевший инструментарием «жёлтой прессы», взял, да и напечатал. Быть может, даже записав на спрятанный под полой диктофон.

В приличных изданиях интервью с такими «грандами» принято делать обстоятельно, назначая их заранее. Загодя присылать вопросы. Расшифровывать ответы в редакции. Присылать на визирование. Луи все эти мелочи жизни опустил, поступив так, как сегодня поступает каждая уважающая себя бульварная газета и даже телеканал. Стоит ли обвинять Луи в том, что он прямолинейно выполнял свою работу, если она у него такая?