Король шпионских войн. Виктор Луи — специальный агент Кремля - [92]

Но — залп дан, снаряд вылетел. Словно выстрел из ПЗРК, слухи, пущенные окружением Солженицына, сами находят Луи в Союзе и за границей. Его подталкивают — надо объясниться лично. Близкие знакомые (в их числе называют и поэта Евгения Евтушенко) уговаривают подать голос, ведь молчание было бы знаком согласия с обвинениями.

В конце лета 68-го войска Варшавского договора входят в Чехословакию — всем не до этого. А в начале осени Луи решается. Ведь он, охотник, теперь сам подранок, и никакая Госбезопасность его не спасёт. В схеме «деньги в обмен на неприятности», неприятности нельзя сдать. Политтехнологии уже бессильны. Только вылазка в логово соперника, бросок, атака, расчёт на внезапность могут что-то решить.

Самое время освежить лагерный обиход: Солженицын тоже зэк, он поймёт. Нужно толковище. Один на один. По понятиям.

7 сентября 1968 г. Луи садится в один из своих многочисленных автомобилей, выезжает с баковской дачи и едет в сторону Киевского шоссе. Курс — Нарофоминский район, деревня Рождество-на-Истье, что примерно в восьмидесяти километрах к юго-западу от Москвы. Для «своих» у дачи было кодовое название «Борзовка», и нетрудно догадаться, как и где этот адрес раздобыл Луи.

Вдвоем с приятелем они подъехали к дому: на участке никого не было, а в гараже слышалось какое-то копошение. Это сам Солженицын в старых брюках и спецовке, не отличаясь от обычного советского автолюбителя в выходной день, лежал под своим «москвичом» — так что у Луи появился шанс потолковать с ним не только как зэк с зэком, но и как автомобилист с автомобилистом. Рядом стояла, ассистируя, его первая, она же вторая, жена Наталья Решетовская[78].

Позже она вспомнит в интервью «Московским новостям»[79], что Солженицын вышел к ним, в чём был, с грязными руками. Луи сразу перешёл к делу:

— Вы смешали меня с дерьмом! Теперь друзья не здороваются, говорят, что я оболгал Солженицына, а западная пресса пишет обо мне как о торговце чужими рукописями! — выпалил Луи, достал из портфеля пачку иностранных газет и начал раскладывать их на багажнике машины.

— Ничем не могу помочь. Обратитесь в «Новый мир» или «Литгазету», — сухо отрезал Солженицын.

— Дайте интервью! Разрешите сделать репортаж о встрече с Вами…

— Нет!

— Разрешите Вас сфотографировать!

— Ни за что!

— Но мы оба зэки. Посмотрите мне в глаза! У вас ведь нет доказательств, что это я передал в «Грани» вашу рукопись…

Солженицын согласился сделать письменное заявление, которое продиктовал Виктору. Доказательств того, что Луи вывез рукопись «Ракового корпуса» и продал её немцам, у него, конечно же, не было. Продиктовал будущий нобелевский лауреат примерно следующее: «Я не утверждал, что В. Луи продал на Запад мои произведения. Я только спрашивал «Литературную газету» и Союз писателей: «Как такое могло случиться?»»

Это не было спасением, это не было победой. Но это был, пусть слабый, антидот для его сильно отравленной репутации на Западе.

Сам Луи, в пересказе Виктора Горохова, описывал свою встречу с классиком немного по-другому:.

— Кто вы такие и что вам здесь надо? — вышел к незваным гостям и спросил писатель. — Я вас не звал, не о чем мне с вами говорить, давать интервью я не намерен!

— Ну отчего же? — с полуиздёвкой произнес Луи. — Вы же любите заменять иностранные слова русскими… «Интервью» в переводе с английского значит «беседа». А мы с вами — уже беседуем. К тому же я бывший зэк, мой лагерный стаж покруче вашего. По лагерным понятиям, «я сейчас имею мазы на вас». Извольте объясниться. А лучше — отзовите свое письмо и публично извинитесь.

Извиняться Солженицын не стал и в дом визитёров не пригласил, а Решетовская — как уверяет Луи — их с приятелем и вовсе прогнала.

— Не понравился он мне, — заявил Луи по дороге обратно, — не таким я его себе представлял…

«Вскоре после вылазки, — вспоминает Виктор Горохов, — Луи собрал у себя группу бывших зэков. Те, кто пришли, единодушно постановили, что «вольняшка Солженицын и до сих пор действует по лагерной привычке: если что «не по-ихнему», надо срочно нести заяву лагерному куму, дабы чего не вышло». Ведь Луи надеялся, что он едет в Рождество-на-Истье, чтобы не драться, а мириться. И тогда, рассчитывал он, раз не сработал план «Светлана», запустится план «Тарсис»».

Но действительно — не вышло…

Есть и третья версия встречи с Солженицыным, изложенная давней коллегой Луи Еленой Кореневской. «Я к вам обращаюсь не как агент Лубянки, не как человек с такой репутацией, а как зэк к зэку, — пересказывает Кореневская якобы слова Луи. — Вы знаете, что если бы я был стукачом, это было бы известно? Я-то знаю ваше прозвище, Ветров[80], и вы это даже не отрицаете…».

Вот что пишет об этой «встрече с прекрасным» сам Солженицын в «Телёнке»: «На истьинскую мою дачку повадился ходить изнеженный Луи со своей бригадой — выяснять отношения, а я вылезал к нему, чумазый и рваный работяга из-под автомобиля. Он тайно фотографировал меня телеобъективом и продавал фотографии на Запад с комментариями вполне антисоветскими, а по советско-чекистской линии доносил на меня само собой, да кажется и звукоаппаратуру рассыпал на моём участке».