Король шпионских войн. Виктор Луи — специальный агент Кремля - [117]

С начала 60-х там хозяйничала фирма грамзаписи «Мелодия», где записывали свои песни гранды советской эстрады: буквально как на работу туда ездила Алла Пугачёва, из-за чего на соседней улице её фанаты — «алламаны» — сняли квартиру и устроили в окне наблюдательный пункт (привет Луи, Сахарову, Славину). В 0990 году, видимо не без участия Виктора, в здании церкви разрешили проводить разовые богослужения, на которые приезжал священник из Хельсинки. Луи часто говорил другу и адвокату Михмиху: «Хотите сделать богоугодное дело? Тогда выгоните из этого здания Сухорадо¹⁰¹ с его пластинками».

Тяжелее всего для обречённого больного — уходы тех, кого считал «с собой одного порядка». Немощный Брежнев называл похороны Суслова «репетицией своих». Так думал и Луи, провожая в последний путь двоих друзей, умерших один за одним. Сначала при странных обстоятельствах осенью 90-го, внезапно выпав в море из шикарной океанской яхты, погиб Роберт Максвелл, с которым их связывала давняя дружба и выгодный бизнес. Луи не только представлял его издательство Pergamon Press в Москве, но и через него, как поговаривают, «протащил» на Запад воспоминания Брежнева.[102] Похороны прошли в Израиле, на Оливковой горе: скорбный повод позволил Луи в последний раз побывать на Святой земле.

А вскоре не стало «информационного крёстного отца» Луи Эдмунда Стивенса, который дожил до 81 года. Его кремировали в Донском монастыре. Бессменный Михмих рассказывал, что когда подъёмник начал опускаться вниз, Виктор, пришедший на церемонию с женой и сыном Николаем, вдруг перегнулся и стал снимать на камеру уходящий в бездну гроб учителя. Король Сенсаций — это пожизненный титул.

Бессменный Михмих вспоминает ещё одно престарелое чудачество «Луя», которого теперь всё чаще зовут Виталием Евгеньевичем: однажды, приехав домой в Баковку, тот вдруг заявил, что хочет перестелить паркет. Вместо прежнего, «генеральского», положить новый, импортный. Такое обычно бывает с отошедшими от дел владельцами бизнеса. Все попытки отговорить босса только ускоряли события: паркет был заменён.

Не добавлял жизненных сил главе семейства и «конфликт отцов и детей»: просто дети стали старше и начали создавать взрослые проблемы папе. Николай, отличавшийся любвеобильностью, к тому времени жил отдельно от родителей в высотке на Котельнической набережной, где Виктору в своё время выделили квартиру. Жил не один, а с женщиной, которую все близкие считали его невестой и, в общем-то, почти женой.

Но женитьбы не случилось: многие потом судачили, будто могущественные кураторы Луи «не благословили» этот брак. Вскоре сын-казанова сблизился со своей бывшей сокурсницей, которая, по свидетельству Михмиха, в одно прекрасное утро приехала в Баковку к «папаше» и сообщила ему: «Виталий Евгеньевич, а я беременна!». И без того ослабевшему «хозяину» стало плохо, он слёг с обширным сердечным приступом, несмотря на уверения будущей мамы, что «ни на что из имущества Луи она не претендует». Кроме сына, которому теперь-то пришлось связать себя узами формального брака.

В мае 91-го в жизни Виктора Луи происходит нечто. Не в пример последним тридцати годам, об этом не трубит мировая пресса, это не пересказывают возбуждённо на банкетах. В общем, на фоне того, что происходило со страной — Новоогарёвское соглашение, фактическая подготовка к упразднению СССР, — это вообще никто не заметил: каждый день в буквальном смысле приносил океан нового.

Что же это было? Это невероятно, но самый загадочный человек эпохи, перекачавший в десятки стран сотни мегабайт уникальной информации; человек, давший за границей и для заграницы сотни часов интервью; человек, изменивший страну и мир — ни разу не высказывался в прессе своей страны. Тридцать с лишним лет он, Луи, был нападающим, хищником в погоне за добычей. Теперь же всё перевернулось, и он — диковинный зверь в золотой клетке, на которого все хотят посмотреть. Сегодня он сам станет жертвой полупиратского интервью: на баковской даче поздней майской ночью зазвонил телефон.

На проводе — журналист правых взглядов, член общественной комиссии Фонда Сахарова и друг покойного академика Геннадий Жаворонков. Это не был звонок репортёра в современном понимании. Тогда, на сломе эпох, так было принято: интервью как акт прямого действия, публикация как гражданский поступок. К чёрту непредвзятость и нейтралитет! Это было пышное время оценочно-побудительной газетной патетики: «Доколе?…», «Когда же?…», «Не могу поступиться…», «Когда молчанье — золото…», «Конверсия. Конверсия? Конверсия!» и так далее.

— Позовите Луи, — потребовал Жаворонков голосом, не допускавшим отказа.

Пауза.

Вздох.

— Это я, — обречённо, но бодро ответила трубка.

Далее приведём авторский текст с небольшими купюрами.

«Уже почти свыкнувшись с мыслью, что Луи — миф, я оторопел. Потом, представившись, попросил о встрече. Конечно же, последовало, зачем? и что меня интересует?. Выслушав, Луи вполне вежливо отказал:

— Зачем мне оправдываться перед кем-то здесь, когда я всё, что считал нужным, уже сказал на Западе. Все воспоминания обо мне либо неправда, либо полуправда. Все свои разговоры с именитыми людьми я записывал на диктофон и сохранил плёнки. Почему я богаче других? Много работал! (Я подумал, что всю свою жизнь тоже не лютики собирал, но бассейн, какой есть на его даче, имею лишь в Сандуновских банях.) Сотрудничал с КГБ? Чепуха. Они меня не трогали потому, что я своё уже отсидел! <…>