Король пепла - [2]

Он вернулся в эти места, чтобы вознести молитву.

Чтобы помолиться пустыне слез, странствующим дюнам. Своей земле, своему детству. Он не ведал, откуда взялась страстная привязанность к этому морю песка. Возможно, от сознания того, что каждая песчинка была слезой Истоков. Слеза, оставленная ликорнийцам в наследство, дабы они утоляли жажду, чувствуя с каждым глотком, что все происходит благодаря слезам, пролитым Единорогами Истоков.

Момент был переломный, но он не знал, начнется ли когда-нибудь другой период. В точности как Хранители некогда оплакивали свой погибающий мир, теперь он оплакивал гибель своего. Гибель Миропотока. Тем не менее он знал, что оставалась еще хрупкая надежда — Януэль. Весть о нем облетела все земли. Этот юноша, в чьем сердце жил Феникс, бросил вызов Харонии, он сплотил остатки своей разгромленной лиги. Несколько друзей хранили ему верность; зловещие воины яростно преследовали его. И все же зов Януэля прокатился эхом по всему Миропотоку. Он воплощал в себе крохотную возможность обратить течение времени вспять. Януэль был песчинкой, попавшей в громадный механизм Харонии.

Этот образ понравился ему. Да, Януэль вполне мог бы быть родом из этой пустыни. Песчинка, слеза, капля, в которую Волны вдохнули жизнь.

«Какой странный парадокс», — подумал Эзра. По опыту он знал, как трудно чужеземцу понять, что каждая песчинка на самом деле была когда-то слезой. Жемчужиной, которую могли выявить только слезы молящегося муэдзина. Умение плакать входило в обязательный перечень. Это было долгом. И Эзра научился плакать очень рано.

Он помнил, как впервые заплакал. То была темная, безлунная ночь, когда он по повелению матери робко присоединился к ожидавшему его отцу, тот растянулся прямо на песке, положив голову на бок Единорога. Эзра ясно помнил дыхание лежащего Хранителя, его грудь, приподнимающую безжизненное лицо его отца в похоронном ритме. Он улыбнулся, отец тоже. Затем его взгляд опустился на грудь, откуда словно нож торчал прозрачный рог. Эзра увидел, как придаток растет на глазах, а из раны течет фиолетовая кровь и исчезает, достигнув земли. В тот момент он не плакал. Он не заплакал, даже когда превращение его отца закончилось: побежденный страданием, он схватил сына за руку и умер со следующим вздохом. Нет, мальчик заплакал, лишь выйдя из палатки, он обхватил мать за талию, а она погладила его по голове и объяснила, что из крови его отца, смешавшейся с песком, скоро появится новый оазис — несколько пальм и источник чистой воды, куда для молитвы станут приходить члены племени, чтобы отдать почести усопшему муэдзину. Так в пустыне слез выражалась жизнь.

Эзра знал, что Харония извлекала пользу из этого погребального волшебства, что она использовала оазисы как стоянки, откуда раскидывались новые Темные Тропы. Но он также знал, что только один оазис что-то значил для него лично. Оазис его отца.

И накануне он не смог его спасти.

Он склонился к Соуму и положил руку на его плечо.

— Помолимся, сын мой.

Его голос был серьезен. Подросток, кивнув, осторожно снял висевший у него за спиной рог. Он встал на колени, положил сверток на землю и развернул складки коричневого шелка. Рог, некогда убивший отца Эзры, засиял в мерцании звезд.

— Теперь молчи и понимай, — выдохнул муэдзин.

Он глубоко вдохнул и, закрыв глаза, вывел первые ноты молитвы воды. Его песнь вознеслась в ночи, словно жалоба. Он изливал свой гнев, пел о красоте исчезнувшего Миропотока, о смерти своих братьев. Вокруг молчаливые дюны слушали, слегка подрагивая. Еще никогда его голос не звучал столь уверенно, и его сын, обычно остававшийся равнодушным, сжал кулаки, захваченный приливом чувств.

Эзра склонил голову над рогом, и первая слеза скатилась по его щеке. Она чуть задержалась у его губ и затем упала внутрь. Алхимия горнила начала действовать. Соприкоснувшись с соленой влагой, полной жизни, песок вспомнил свое прошлое и с легким шумом, подобным звону колокольчика, снова стал тем, чем всегда являлся.

Слеза, переплавленная рогом.

Муэдзин подчинил свою молитву волнам звона, вздымавшимся изнутри рога. Постепенно песок на дне стал превращаться в янтарную жидкость. То была ледяная вода, успокаивающая, словно эликсир. Слабая улыбка тронула его губы, когда песок наконец полностью исчез. Осталась лишь священная вода — вода, веками утолявшая жажду ликорнийцев.

— Пей, — сказал Эзра, вынув рог из песка.

Соум кивнул, взял рог и поднес к губам, словно кубок. Он трижды отпил из него и протянул отцу, чтобы и тот утолил жажду.

Подросток, в противоположность муэдзину, еще не был достаточно силен, чтобы противостоять грусти этих слез. В то время как его отец встал, чтобы отнести рог Хранителю, тело мальчика начало сотрясаться от дрожи. Он все не мог свыкнуться с волной меланхолии, нахлынувшей на его сердце. По мнению чужеземцев, плакать означало проявлять слабость. Ликорнийцы рассматривали это как дар. Соум был еще недостаточно зрел, чтобы это принять. Сжав зубы, он пытался сдержать слезы, но память Истоков уже овладела им. Сжав кулаки, он разрыдался под растроганным взглядом отца.

— Пусть текут, сын. Пусть текут и утоляют жажду дюн, — проговорил муэдзин. — Глупец, перестань им сопротивляться.