Король - [38]

Остальные рабыни громко стонали, оглядываясь, в страхе ища мужчин, которые могли бы по одному слову Аброгастеса стать их хозяевами.

Несмотря на все усилия Гуты бедра мелко тряслись.

— Простите меня, господин! Пощадите, господин! — кричала она.

— Слушай музыку, рабыня, — сердито приказал ей один из музыкантов.

Аброгастес прищуренными глазами разглядывал Гуту, отлично зная, до чего может довести такую рабыню простое прикосновение.

— Слушай музыку! — повторил музыкант.

Несомненно, танцовщица в таверне или публичном доме могла быть жестоко наказана за такую оплошность.

Плеть была всегда под рукой, чтобы держать таких женщин в повиновении. Ее присутствие заставляло их сдерживаться до конца танца.

Потом женщин могли отослать к тем, для кого они предназначались.

Все знали, что женщины пустынного народа иногда падали в полутьме обитых шелком, освещенных лампами шатров, они падали с плачем, срывая покрывала, прикасаясь к своим ошейникам, извиваясь и умоляя хозяев о пощаде.

Это позволялось рабыням, если в шатрах не было гостей.

Но иногда даже в тавернах и публичных домах самые перепуганные и скованные женщины не могли сдержать себя. В конце концов, они были рабынями, их естественные наклонности усиливались. Опытные хозяева рекомендовали в таких случаях проявлять снисходительность и даже оказывать рабыням внимание.

В конечном итоге все зависело от самого хозяина.

— Танцуй! — строго приказал старший из музыкантов.

В непреодолимой агонии Гута подползла вплотную к помосту Аброгастеса и встала перед ним на колени, точно так, как делала перед копьем.

— Хорошо, — одобрительно произнес старший музыкант.

Гута медленно прогнулась назад, пока ее черные волосы не легли на пол, а затем медленно и грациозно начала подниматься. Ее тело и руки двигались под музыку, послушные ее ритму, беспомощно отвечающие на звуки, связанные с ними единой нитью, гибкие и плывущие в протяжных созвучьях, как шелк по ветру. Казалось, что тело рабыни порождено музыкой и живо только в ней, чувственной и напевной, протяжной и бессловесной, выражающей поток чувств и желаний, подобных отблеску пламени на медном сосуде, шороху шелка, перезвону колокольчиков на ножных браслетах.

— Хорошо, — вновь похвалил старший музыкант.

Гута склонилась вперед, как перед копьем, и трепеща легла головой в грязь, с протянутыми руками, выражая покорность Аброгастесу, а потом вытянулась на животе и поползла на помост.

— Лежать, — приказал Аброгастес взъерошенному, напрягшемуся псу у своей ноги.

Зверь покорился, однако его уши по-прежнему стояли торчком, а густая шерсть на загривке вздыбилась там, где под кожей узлом сходились мускулы.

Гута вползла на помост, склонила голову и принялась целовать и лизать сапоги Аброгастеса — точно так же, как лизала копье, которое двое воинов по-прежнему держали в центре зала.

Музыка внезапно оборвалась. Гута застыла, обхватив тонкими руками левый сапог Аброгастеса. Ее губы были отчаянно и покорно прижаты к сапогу.

Гута дрожала всем телом.

Меховой сапог Аброгастеса стал влажным от ее слез, мех на нем примялся от быстрых, усердных движений ее мягкого языка и губ.

Аброгастес поднялся и ногой сбросил Гуту с помоста.

Она упала боком на грязный пол и съежилась, подтянув ноги и прикрывая ими нежные округлости груди.

Ее дрожащее бедро касалось грязи.

Она рыдала. Больше она была не в силах сдерживаться.

— Смотрите на эту страстную рабыню! — вновь засмеялись мужчины.

Она слышала это, но в своей безудержной агонии ничего не могла поделать.

— Гордая Гута сбросила одежду свободы, — выкрикнул кто-то.

— И вместе с ней всю остальную одежду, — засмеялся другой гость.

— А теперь она лишилась гордости! Гута сжалась.

Она поняла, что женщина, которая смогла так танцевать перед мужчинами, уже не будет никем, кроме рабыни.

Она по-прежнему лежала в грязи, пытаясь прийти в себя.

— Осталось только лишить ее девственности, — добавил еще один гость.

— Да!

— Аброгастес! — кричали гости. — Решай, Аброгастес!

Но Аброгастес спустился с помоста, обойдя дрожащее тело рабыни, которая уже сыграла свою роль в его замысле.

— Вы хорошо пировали, вас достаточно развлекали? — обратился он к гостям.

— Да! — закричали и люди, и другие существа.

Послышался стук кубков о тяжелые доски столов.

— Разве могут что-нибудь значить немного еды, вина и какой-то танец ничтожной рабыни?

Мужчины переглянулись.

— Неужели вы думаете, что я позвал вас сюда ради пустых развлечений?

— Говори, Аброгастес! — крикнул воин.

— Смотрите на копье клятвы! — призвал Аброгастес, указывая на огромное копье в руках двух воинов.

В зале воцарилась тишина.

Аброгастес оглядел бывших гражданок Империи, стоящих на коленях перед столами, перепуганных и дрожащих.

Они отшатнулись, ибо после танца Гуты с новой силой осознали свое положение.

Первая из трех белокурых рабынь для показа, стоя на коленях, подняла руки с бедер, повернула их ладонями вверх и с мольбой протянула к Аброгастесу.

Другая, та, которую ударил надсмотрщик, когда она просила пощады у хозяев, умоляюще взглянула на него, но не осмелилась пошевелиться. Она слишком боялась плети своего нетерпеливого, горячего надсмотрщика. За нее говорили глаза.