Король холопов - [6]

Король, уверенный в его любви и преданности, часто доверял ему такие дела, о которых он с другими не говорил. С детских лет они были вместе.

Кохан был неизменным спутником его детских игр и забав; много раз ему пришлось быть наказанным из-за королевича. Никто лучше него не мог отгадывать желания Казимира и приноровиться к его вкусам. Он его знал, как он выражался, и гордился этим. Часто случалось, что очень серьезные люди обращались к нему за советом, и это увеличивало его самодовольство. Добеслав также пользовался благоволением Казимира, который на него полагался и охотно пользовался его услугами; но со свойственной ему проницательностью король чувствовал, что Боньча не годится для исполнения всех поручений, потому что он не умел и не хотел льстить.

Оба одинаково были преданы и горячо любили короля, только их характеры были совершенно различными.

– Ты слышишь, Добек, – болтал со смехом, беспокойно двигаясь на скамье, Кохан, – я думаю о том, что сказал бы теперь старый покойный король, если бы он вышел из гроба и увидел бы, как за восемь лет со времени его смерти тут все изменилось… Ни замка, ни двора нельзя узнать, но и в стране все иное. Воевать мы как-то медлим, и люди могут, по крайней мере, хоть отдохнуть! С крестоносцами, которые нам покоя не давали, у нас перемирие за перемирием, мы в конце концов, не прибегая к оружию, заставим их держаться тихо, пока…

Кохан многозначительно кашлянул и умолк.

Добек посмотрел на него сверху вниз.

– Эх! Эх! – произнес он немного насмешливо. – Что ты или я можем знать о том, как король думает справиться с крестоносцами! Это не наше дело! Кастелян краковский, ксендз Сухвильк, воевода, епископ – они, может быть, что-нибудь знают; наш король не всякому доверяет свои планы!

– Как будто я нуждаюсь в том, чтобы мне говорили, о чем я сам могу догадаться! – рассмеялся Кохан. – Разве у меня нет глаз и разума?

Добек недоверчиво пожал плечами.

– Оставь ты это, – повторил он, – это не наше дело.

– Я с тобой согласен, – продолжал Кохан, – что у нас многое изменилось; при покойном старом короле все было просто, а наш молодой пан любит, чтобы все блестело, и чтобы Краков ни в чем не уступал Праге и Будапешту.

– Потому что так у нас и должно быть! – воскликнул Кохан убедительно. – Наш король, если бы ему пришлось выступить рядом с императором, не осрамил бы себя и не дал бы никому себя затмить. Он достоин большего, чем королевской короны! На всем свете второго подобного ему нет. Чего ему не достает? Красота, на которую не наглядишься, ум, проницательный глаз, золоте сердце, воинственный вид – всего этого у него вдоволь.

– Лишь счастья у него нет, – пробормотал Добек, насупившись.

Лицо Кохана стало пасмурным, и он ничего не ответил.

– Да, но он еще молод, – отозвался Рава после некоторого размышления. – Все, что он пожелает, он еще сможет иметь. Что значит для мужчины три десятка лет? Впереди вся его жизнь и свет… Если Господь только допустит, он многое и великое сотворит. Я его знаю, в нем, как в рудниках, чем глубже, тем большие сокровища находишь.

– Дай ему Бог всего лучшего! – вздохнул Боньча. – Кто мог бы желать ему зла? Ему, который самого бедного человека, нищего, мужика к себе приближает… Для каждого у него находится ласковое слово и доброе сердце…

Оба замолчали на некоторое время.

Добек вытянул свои длинные, здоровенные руки, как будто ему надоело сидеть, ничего не делая; Кохан ворочался на твердой скамье, затем приподнялся и сел, стараясь выбрать удобное положение. Взглянув на Добка, он шепотом спросил:

– Его необходимо во что бы то ни стало женить!

– Мне кажется, что он и сам об этом мечтает, – возразил Боньча.

– Женитьба, так женитьба! – прервал Кохан. – Красивых женщин на белом свете достаточно, а ему нужен сын… Он хочет иметь непременно мужского потомка… Его единственная забота о том, чтобы престол не перешел в наследство по женской линии или в чужие руки… Сын, сын ему нужен, а здесь…

– Вы знаете, что баба-ворожея ему предсказала? – добавил он, обращаясь к Добку.

Последний, покачав головой, лаконично ответил:

– Я ничего не знаю.

– Вы, вероятно, вовсе не любопытны, – произнес Кохан, – ведь все об этом знают. Я считаю своей обязанностью знать обо всем, что касается моего пана. То, что его огорчает, и меня огорчает, что ему больно, то и мне больно… О! Если бы не эта Клара, – продолжал он, – если бы не эта Клара, тень которой его преследует, он был бы счастлив! И он не поверил бы этому глупому предсказанию… Он не раз говорил о ней во сне, и сохрани Боже, чтобы кто-нибудь из тех венгерцев попался к нему на глаза.

Добек слушал равнодушно, глядя вверх за улетевшей парой голубей.

– Я из этой венгерской истории едва знаю через пятое или десятое, –произнес Добек, – потому что меня в то время не было при дворе. Я тогда еще бродил в отцовских лесах. Об этом разное рассказывают. Вы, кажется, тогда были вместе с ним?

– А как же иначе? Где это я с ним еще не был? В Пыздрах меня крестоносцы едва не взяли в плен, – сказал Кохан. – Я был на его свадьбе с язычницей, я ездил с ним в Венгрию, ну, и повсюду! Я вам говорю, что он со времени своего пребывания в Вышеграде стал иным человеком. Раньше он всегда был весел, любил поговорить, пошутить, посмеяться, пользовался жизнью… Теперь все это случается с ним очень редко, и то лишь, когда он забывается. Он сразу постарел, стал грустным… Лишь тот, кто с ним остается наедине, как я, может понять, как он страдает. Кажется, всего у него вдоволь, а его тяготит какое-то бремя.