Король детей. Жизнь и смерть Януша Корчака - [59]

И реальность не стала лучше, когда в семь часов он вошел в комнатушку, в которой его сестра жила с мужем. Когда он сказал, что хотел бы умыться, сестра отрезала: «Не воображай, будто ты тут можешь разыгрывать из себя принца. Если вздумаешь сейчас умываться, разбудишь квартирную хозяйку, и она вышвырнет меня вон».

Второй удар за этот день! Не замедлили и следующие. Когда его выгнали из картонной мастерской, потому что он потребовал, чтобы хозяин в конце недели заплатил ему два злотых, как они уговорились, его сестра раскричалась: «Не талдычь о честности! Поучись тому, что мальчишки вроде тебя знают с пеленок: в каком мире мы живем!» Юхан начал понимать, что он не только стал другим, но и оказался куда более уязвимым из-за «тепличной» обстановки, в которой рос. Обмениваясь новым опытом с товарищами по приюту, он понял, что все они лишены агрессивности, не испытывают желания конкурировать с другими, если это требует «столкнуть» соперника с дороги, и наивно ожидают того же от людей, с которыми имеют дело. Он пришел к выводу, что понятия не имел бы о том, что в мире существует справедливость, если бы не уроки, полученные от Корчака и Стефы.

Вера Корчака в то, что все дети должны защищаться справедливыми законами, не ограничивалась пределами его миниатюрного мира. Сутулая фигура именитого педагога в поношенном сером костюме стала привычной в окружном суде по делам несовершеннолетних, где он раз в неделю выступал как консультант. На судей большое впечатление производила не только глубокая преданность Корчака малолетним правонарушителям, но и его небрежное отношение к положенным ему гонорарам. Он никогда не представлял счета за свои услуги, тогда как остальные консультанты сразу же устремлялись в бухгалтерию. Единственная проблема заключалась в том, что знаменитый воспитатель как будто ставил благополучие обвиняемых выше удобств суда. Однажды, когда Корчак отказался допрашивать измученного голодного подростка, пока его не накормят и не дадут отдохнуть несколько дней, судья в нетерпении пригласил другого доктора, не столь мягкосердечного.

Всегда на стороне бедных детей трущоб, арестованных обычно за мелкую кражу, Корчак всячески старался воспрепятствовать их заключению в мрачное варшавское исправительное заведение для несовершеннолетних нарушителей закона. «Ребенок-нарушитель остается ребенком, — писал он. — Карательный приговор отрицательно повлияет на его будущее восприятие самого себя и своего поведения. Поскольку общество предало его и вынудило к такому поведению, суду следует осудить не преступника, а социальную систему».

Корчак не изменил этой точке зрения даже в деле об убийстве в 1927 году, когда защищал Станислава Лампиша, ученика, который застрелил директора своей школы. Трудно сказать, что вызвало большую сенсацию, само преступление или выступление доктора Януша Корчака в суде.

Корчак, который много времени провел с Лампишем в тюрьме, произнес получасовую речь. Он просил присяжных отнестись к подсудимому как к одинокому ребенку, который приехал из маленькой деревушки жить у тетки, чтобы учиться в варшавской школе. Он дружил только с одной своей одноклассницей. Он уже предвкушал получение аттестата, но за несколько дней до этого события совершил какой-то мелкий проступок, был отстранен от занятий, и директор, доктор Липка, приказал обрить ему голову. Лампиш впал в панику. Это означало, что тетка его выгонит, а подружка отвернется от него — и ему придется с позором вернуться в деревню. Лампиш умолял Липку изменить наказание, но директор, которого горе юноши не смягчило, ответил отказом.

Чувствуя, что его мир рушится, Лампиш решил покончить с собой. Он выпил водки и как раз шел по мосту через Вислу с револьвером, ища подходящее место, чтобы застрелиться, когда случайно встретил Липку. Он попытался поцеловать директору руку, намереваясь упросить его в последний раз, но Липка отшатнулся от него. Тогда Лампиш выхватил револьвер, чтобы выстрелить в себя, но выстрелил в директора. Следующую пулю он пустил в себя и упал на землю, ожидая смерти. Полицейский увидел двух лежащих на мосту людей и вызвал «скорую помощь». Когда Лампиш, чья рана оказалась несерьезной, узнал, что директор умер, он выразил глубокое сожаление о своем поступке, твердя, что хотел умереть сам.

— Я не вижу тут никакого преступления, — завершил Корчак свою речь. — Липка погиб, подобно химику, небрежно обращающемуся с изготовленной им взрывчатой смесью. Он умер, как хирург, получивший заражение крови во время операции. И пожалуйста, вспомните, что Лампиш, стреляя в Липку, одновременно выстрелил в себя.

В полдень был объявлен краткий перерыв, а затем двое судей вынесли вердикт: виновен. После трогательной защитной речи Корчака многих удивила суровость приговора: пять лет в тюрьме строгого режима для закоренелых преступников.

Корчак, возможно, опередил свое время, выдвигая психологические доводы для защиты на процессе об убийстве, но он видел в Лампише жертву: ребенка, подвергшегося грубым издевательствам со стороны равнодушного взрослого.

С его точки зрения, Липка как директор школы был обязан попытаться понять, почему ученик находится в подобном состоянии, и помочь ему. Заняв столь крайнюю позицию, Корчак еще раз продемонстрировал свою страстную веру в то, что ребенок имеет право быть выслушанным взрослыми, имеющими над ним власть, имеет право на их уважение.