Коробейники - [9]

Их ждали. Женщины отказались от бани. Хозяйки уже пригото­вили обед, накрыли стол, и теперь все их помыслы были о том, чтобы ничего не остыло и ничего не подгорело. Наташа и Ляля скуча­ли, но не подавали виду. Они возились с малышом, а он, неблаго­дарно отвергая всякие заискивания и заигрывания, рвался к матери. Был он толстый и гладкий. Мать Вали возилась у печи, прогнала дочь: «Садись со всеми, я сама подам». Валя плюхнулась на стул, сказала: «Ну, умотали меня. С места не встану.— Отпихнула от колен малы­ша.— Иди к отцу, надоел».

Она переоделась в вязаную красную кофту и черные штаны в обтяжку, а бигуди забыла снять. Сидела, подпирая голову полной рукой, и мечтательно смотрела на сына. Чеблаков держал его на ко­лене, кормил кашей из своей тарелки и приговаривал: «Не смотри на тетю Наташу, а то подавишься, дядя Валера вот не слушал, смотрел...»

Банная краснота еще не сошла с Филина, борода на красном лице казалась белой. Он ждал, что скажут о нем. «...дядя Валера вот... Мама! — крикнул Чеблаков в кухню.— Идите же за стол! Мы не пьем без вас!» Она, польщенная, появилась с миской вареной куря­тины: «Вот еще куру... куда ее тут...» — «Садитесь, садитесь, мама. Видим куру. Сфотографировали» — «Садись, старуха»,— подтолкнул к ней табурет муж. Она села, застенчиво держала рюмку, пока он наливал ей. Юшков сидел рядом с Лялей. Она старалась всем улы­баться. «...дядя Валера вот не слушал, смотрел...» «Не томи, — ска­зала Наташа.— Что там дальше-то было?» Ей не нравилось, что друзья всегда потешаются над ее мужем, а он лишь ухмыляется и щурится в ответ. Она сидела между ним и хозяином, выше их ростом, худая, настороженно повернув голову к Чеблакову. Острый нос торчал из-за свесившихся на лицо прямых волос. Чеблаков сказал: «Спроси у Ва­леры, что дальше было».— «Не поняла, что я должна спросить у Ва­леры?»— «Ну что, гости дорогие,— решился хозяин.— Как говорится, дай бог не последнюю».

Ляля храбро выпила и оцепенела: в рюмке был крепкий самогон. «Ешьте скорее»,— сказала ей хозяйка. Хозяин, гордый своим самого­ном, окинул всех коротким лукавым взглядом, привычно ожидая почтительного изумления.

«Теперь давайте Юркин коньяк,— сказал Чеблаков.— То есть не Юркин, а мой и Лялин. Да, Ляля? Где наш с тобой коньяк?» — «Вся­кие шампанские и коньяки,— Валя взяла с тарелки соленый огурец, откусила половину,— это все муть. Пить так пить».— «Ладно работать под простую,— сказал Чеблаков.— Ты и есть простая».— «Да».— «Сними бигуди».

Она потрогала голову, засмеялась: «Господи, я и забыла». «Только не за столом»,— сказал Чеблаков. Юшков заметил, что Валя побаивается мужа. «Ешьте еще,— шепнула ему хозяйка.— Вот кура». Она поглядывала на Лялю, робея перед ней меньше, чем перед дру­гими, «А Леночка что же не ест? Не нравится?» «Все очень вкусно, я ем»,— бормотала Ляля, краснея.

Чем больше пили, тем откровеннее поглядывали на нее и Юшко­ва. Пошли тосты с намеками, что вот пора бы Юшкову взять пример с друзей, неужели ж девушек нет хороших, да что тут далеко хо­дить... или он никому не нравится?.. Наташа вступилась: «Оставьте Юшкова в покое. Вы ему уже сосватали работку, так хоть тут не мешайтесь». «Чем тебе его работа не нравится?» — спросил Чебла­ков. Она сказала: «Оставь. Уж я-то знаю, что говорю». Она работала у Лебедева. Посмотрела на часы: «Валера, нам пора». Филин глянул тоскливо. Он надеялся ночевать здесь. Собственно, все на это рассчи­тывали. Чеблаков взмолился: «Не дури, Наталья».— «Тебе хорошо,— заметила она, поднимаясь.— А нам еще электричкой и автобусом».— «Почему тебе всегда хуже всех?» — в сердцах развел руками Чебла­ков. Она передразнила, тоже развела руками: мол, самой хотелось бы это узнать. Юшков хмыкнул. Она ему нравилась. Поднялись все. Досадуя на Наташу, каждый старался сказать что-нибудь хорошее Ляле. Валя чмокнула ее в щеку.

В город они вернулись в двенадцатом часу ночи. Юшков прово­жал Лялю. Она молчала дорогой, что-то решая про себя. Не останав­ливаясь, чтобы проститься, вошла в свой подъезд. Юшков вошел сле­дом. Она поднялась по лестнице, сказала шепотом: «Тихо, у нас уже спят».

Открыв дверь в темную прихожую, пошла вперед. Юшков при­крыл за собой дверь и оказался в полной темноте. Услышал шепот, сделал шаг и споткнулся о туфли Ляли. Сделал еще два шага.

Свет уличных огней обозначил окно. Ляля включила торшер. Она ходила по комнате в чулках. Туфли остались в прихожей. Комната была маленькая. Тахта, книжная полка с проигрывателем и кресло занимали все ее пространство. Ляля села на тахту под лампу торше­ра. Каштановые ее разлетающиеся волосы блестели около самой лампы, казались золотистыми. Лицо в тени едва виднелось. Юшков сел рядом, обнял. Ляля отворачивалась. Руки ее лежали на коленях, и она не знала, куда их девать. Они ей мешали. Она сделала попытку высвободиться, умоляюще посмотрела, пытаясь подсказать взглядом что-то очень для нее важное. Он погасил свет и по ее движению почувствовал, что мешающее ей препятствие исчезло...Был час ночи — время позднее для заводского района. Стекло книжной полки слабо поблескивало, отражая свет на лицо Ляли. Это лицо стало скорбным и задумчивым. Вот глаза оживились мыслью, встретились с глазами Юшкова, и тут же Ляля отвернулась. И опять как будто забыла о нем. Потом дотронулась до его руки, шепнула: «Тебе надо уходить?» Он замялся, и она сказала: «Еще три минутки».