Корни и побеги (Изгой). Книга 3 - [21]

Владимир усмехнулся наивной практичности соседки. Ему легко думалось и говорилось. Он давно заметил, что женщины любят слушать и хорошо слушают, не то, что мужики, которые слышат только себя.

- Я как-то читал про опыт с мышами. Их кормили до отвала, и они безотказно плодились, пока в какой-то момент не только сбавили темпы, но и вообще, вопреки закону доктора Мальтуса, прекратили размножаться, несмотря на обилие корма.

- Тесно, наверное, стало, - предположила Травиата Адамовна. – Кто ж будет плодиться в однокомнатной квартире?

- Может быть, так, а может быть, и не только поэтому. Просто природа вмешалась в нарушенное критическое равновесие, включив неизвестные нам механизмы регуляции. Сработал мозговой тормоз, и мыши, не обременённые деторождением, зажили в своё удовольствие.

- Вот бы мужикам такой стоп-механизм против пьянства.

- Пьянство тоже необходимо для самоуничтожения. Умные и разумные гробят себя водкой и вином ещё больше, причём, зная, что она – яд для здоровья и, особенно, для мозга. Почему? Потому что любой наркотик прописан природой человеку для самоуничтожения. Разум, обольщённый соблазнами жизни и опьянённый наркотиками, приказывает не тратить драгоценного времени на долгое размножение. Сегодня редко можно встретить в цивилизованных странах многодетные семьи, редко у какой пары подрастает два-три наследника, а это уже грань для воспроизводства и резкое замедление темпов роста населения. Когда-то и, наверное, очень скоро оно начнёт сокращаться, пока сокращение не превратится в обвал. Детей не хотят, не могут заиметь, да и не видят в них выгоды.

- Дорассуждался! – попеняла та, которая очень хотела родить дочь. – Дети рождаются не для выгоды, а от любви, хромому известно, не заводской конвейер. Сразу чувствуется, что никогда не любил, несчастный и ущербный. Полюбишь – по-другому запоёшь!

- Вряд ли, - не согласился твёрдый сторонник разумного деторождения. – Невыгодно потому, что затраты на их роды и выращивание…

- Противно слушать!

- …не оправдывают ни материальных, ни духовных затрат. Раньше, когда человек был занят ручным трудом и, в основном, в феодальном хозяйстве, лишних рук не было, и лишний рот с лихвой оправдывался работой. В наш же индустриальный век у семьи появились более надёжные и неприхотливые механические помощники, и отпала необходимость больших семей. Человек через индустриализацию и механизацию, созданных его разумом, сам ограничил своё размножение, способствуя тем самым самоуничтожению.

- Ты-то собираешься детей заводить? Или, может, уже есть на стороне? – исподволь попыталась узнать хитрая женщина.

- Есть приёмный сын, - сердце на миг сжалось от гнетущей утраты, но он пересилил боль, улыбнулся. – Вы же сами говорите, что они появляются от любви, а я пока её не встретил.

«Это хорошо», - почему-то подумала она и даже порозовела от неожиданной мысли.

- Ещё успеешь. Сколько тебе? Двадцать два – двадцать три?

- Двадцать пять.

«Ого! Не столь уж и большая между нами разница».

- Торопись, - по-женски непоследовательно посоветовала она, - потом расхочется, когда механизмов станет больше, - и добавила о своём, наболевшем: - И жизнь потеряет смысл.

- Всё равно жить будем, даже без смысла: сработает не задавленный до конца инстинкт самосохранения, - продолжил теоретические изыскания Владимир. – Не хочется, а будем.

- Раз надо, значит, будем, - согласилась Травиата Адамовна. – Кстати, ты есть хочешь?

Владимир взглянул на неё непонимающе, сбитый с высокой мысли приземлённым предложением, логично ассоциированным у неё, очевидно, с инстинктом самосохранения.

- Нет. Попозже, - он уже не мог остановиться, не завершив своих логических исследований о смысле жизни человеков. – Инстинкт самосохранения порождает страх – самое сильное чувство всего живого в природе. Ему в той или иной мере подвержены все, даже герои войн. Он заставляет человека не только жить, даже в невыносимых условиях, но и бороться за жизнь, цепляясь за неё в самых безвыходных ситуациях. Страшит неизвестность того, что будет потом, а те, у кого есть опыт, поделиться не могут, и от этого страшнее вдвойне. Да и смерть у каждого своя, особенная, не похожая ни на чью другую. Каждый уходит в тот мир по-своему.

- Ты что, веришь в загробную жизнь?

- Хотелось бы, чтобы она была, и очень хотелось бы узнать, что будет после последнего звонка.

- Я тебе скажу: удобрения. Причём не очень высокого качества, потому что, если замечал, на кладбищах деревья растут плохо, один чертополох буйствует.

- Ваша перспектива мрачнее моей.

- Всё равно обречён жить, - съязвила она его же обещаниями.

- Буду, - согласился Владимир. – Больше всего страшит не сама смерть, не тот миг перехода в иную жизнь, а всё, что сопутствует ему: болезни, немощь и боль. Хотя многие свидетели и утверждают, что перед самым порогом человека отпускают все боли – и физические, и душевные – и он уходит умиротворённым, но… как-то не верится, всё равно боязно. Страх боли – самый подлый страх. Он ломает не только жизни, тела, но и самое драгоценное в людях – души. Кто избавлен от него, тот истинно свободен. Может быть, потому и умиротворены умирающие, что все страхи позади. Не было бы страха боли – не было бы предателей, трусов, бесчестных, малодушных, побеждённых, всех, кто жертвует душой ради избавления от боли. Страх боли заставляет жить, но – как! Он же и разрушает жизнь, приводя к духовному унижению, а значит, и к самоуничтожению. Он больше всего подвержен влиянию разума. Интеллигенты и вообще образованные люди с хорошо развитым мышлением и интеллектом, благодаря почерпнутым знаниям из литературы, кино, театра и так далее, боятся боли больше, чем простые люди, поэтому в их рядах больше отщепенцев, перевёртышей и предателей всех рангов.