Корни и побеги (Изгой). Книга 2 - [3]

Владимир присел напротив.

И тут же коричневая дверь бесшумно отворилась, и из кабинета вышел Марлен. Лицо его было необычно серьёзным, глаза сосредоточены на чём-то внутреннем, что он старался не упустить, и зеркальны для окружающего мира.

- Марлен, - тихо окликнул Владимир.

- Мне некогда, - грубо бросил тот на ходу и, хромая, быстро заковылял к выходу, неся свою палку не как привычную для него опору, а как направленное на кого-то оружие.

Неожиданная метаморфоза, произошедшая с недавним безалаберным другом, ещё больше насторожила. Похоже, что простой регистрацией документов и формальной постановкой на учёт не обойтись. Что же ещё?

Младшие лейтенанты ушли в кабинет военкома вместе. Из-за плотной двери сразу же глухо зазвучали перебивчатые голоса, иногда крики, потом всё смолкло, дверь резко распахнулась, и оба офицера с лицами в красных пятнах, так и не взглянув ни разу на Владимира, быстрым шагом ушли вслед за Марленом.

Теперь его черёд. Никогда он ещё так не волновался, даже там, за цинковой стойкой в подвале под автоматными очередями было спокойнее. Будь что будет! Он уже стал привыкать доверяться судьбе.

- Разрешите?

- Входи.

- Лейтенант Васильев, демобилизован по контузии, прошу поставить на учёт.

- Садись.

За широким столом с зелёной суконной поверхностью, окантованной тёмной полированной доской, сидел жирненький подполковник в новенькой форме и что-то быстро писал, царапая бумагу и разбрызгивая чернила. Сзади, с простенка между двух окон, почти зашторенных плотной, тоже зелёной, материей, смотрел на него, чему-то загадочно усмехаясь, словно не понятая до сих пор Мона Лиза, Сталин в маршальской форме. На Владимира же уставилась широкая гладкая плешь в полувенце коротко подстриженных щетинистых волосиков, таких редких, что сквозь них хорошо просматривалась розовая младенческая кожа. Растительности на голове было так мало, что вызывало недоумение обилие перхоти, невесть с чего обсыпавшей плечи и стоячий воротник кителя, туго сжимавший жирную складку шеи.

Военком, наконец, соизволил кончить писать и поднял голову. Побелевшую переносицу короткого вздёрнутого носа хватко сжимала тонкая светлая дужка пенсне с очень маленькими стёклами, очевидно, в подражание Главному Чекисту. За стёклами виднелись серые пуговичные неподвижные глаза, совершенно голые, почти без бровей и ресниц, как у водяного. Гладкое розовое бабье лицо без каких-либо украшающих или обезображивающих морщин, подобное плеши, если бы не обычные маловыразительные детали, было похоже на солнце, что рисуют маленькие дети. Не украшал его и маленький рот с узкими бескровными губами, и маленькие плотные мясистые ушки, торчащие почти перпендикулярно, и пухлый срезанный подбородок, отяжелённый мощной жировой складкой. «Боров» - сразу же нашёл сравнение подполковнику Владимир. Над клапаном левого кармана полушерстяного френча военкома сиротливо блестели в целлулоидной упаковке три нагрудные ленточки каких-то незнакомых наград. В руке он сжимал толстый чёрный «Паркер» с золотыми ободком и пером, и на сдавливающих авторучку пальцах так же, как и на переносице, отчётливо проступили белые пятна и бисеринки то ли пота, то ли выступившего жира. Симпатии военком не вызывал.

- Документы.

Владимир медленными движениями, чтобы сдержать предательскую дрожь почему-то одолевающего страха, выложил на край стола воинскую книжку, аттестат, медицинское заключение о контузии и выкопировку из приказа об увольнении из действующей армии по состоянию здоровья. Чуть было не выложил и деньги, но вовремя опомнился. Подполковник брезгливо взял документы, внимательно и долго изучал краткие записи, отложил в сторону и уставился своими немигающими голыми глазами на Владимира. Выдержав, по его мнению, необходимую устрашающую, видно, неоднократно отрепетированную, паузу, заговорил, как бы рассуждая вслух, будто стараясь и сам понять и лейтенанта подтолкнуть к взаимопониманию.

- Руки, смотрю, есть, ноги – тоже, голова – на плечах, не изувечен. Что ж ты тогда симуляцию разводишь?

Как ни странно, но слова эти, в общем-то, ничего хорошего не предвещающие, успокоили Владимира. Из них следовало самое главное – его документы первую визуальную экспертизу и по форме, и по содержанию выдержали. Владимиру Васильеву дано право жить и обеспечить возвращение Вальтера Кремера в Германию. Но прежде надо избежать силков военкома, затеявшего какую-то игру, сценарий и правила которой знал только один из участников, предоставляя второму ограниченную импровизацию. Больше всего это смахивало на игру кошки с мышкой, причём последней разрешалось только одно: затаиться на открытом месте. Пока стоит помолчать и послушать, понять, до какой степени голодна кошка, а уж потом попытаться навязать свои правила, свою игру. Молчать и терпеливо выжидать Владимиру не привыкать - научен многочисленными проверками лояльности и служебной дисциплины в гестапо, когда каждое неосторожное выражение, даже слово, учитывалось и стоило порой не только должности и свободы, но и жизни. Терпеть он может, сиротская жизнь – сплошное терпение, и твёрдо усвоил: начальство должно выговориться, выложиться. Чем больше оно кипятится, тем скорее выдохнется, а главное – проговорится, чего хочет на самом деле, чего добивается. Нельзя провоцировать его активность лишними репликами, нежеланием слушать, показными обидами, протестующими движениями. Молчи, терпи и показывай всем видом, что оно право, что оно умное, а ты недотёпа – важен конечный расклад. Боров, кажется, из тех, кто любит поорать, покуражиться. Пусть, ещё лучше. На меньшее хватит. Пока он относительно спокоен, но чувствуется с каждой новой фразой, что недоволен пассивностью Владимира и начинает потихоньку заводиться.