Кормило кормчему - [7]

Пять или шесть человек из мюридов взялись за шашки. Остальные пожали плечами: — Нет, Шамиль; когда народ глуп, то глуп; а когда прав, то прав.

Как тут было быть? — Если б один Гуниб — не велико бы горе, — или хоть бы только Кумыки, хоть и с Казы-Кумы-ками, пожалуй, — все бы не проиграно дело, если бы только. Но куда ни придет слух о блеянии барана по-козлино-му, везде будет то же.

Шамиль стоял, хмурясь. А народ подступал: «Мирись с русскими. Мирись». — А баран заливался неумолкаемо своими шайтанскими козлиными перекатами.

— И как не стащили его до сих пор? — сказал Арслан-бей Шамилю.

— Да, как не стащили? — сказал Шамиль мюридам, тем, которые еще держались за шашки.

— Не было приказания от тебя.

— Правда! — проговорил Шамиль, стиснув зубы, и холодный пот выступил на лбу старика: струсил я, Арслан-бей, растерялся: сидел, как дурак, пока опомнился от крику народа, и выбежал: — Шамиль струсил, Арслан-бей — а? — Шамиль трус!

— Нечего тут стыдиться, Шамиль. И нельзя называть себя трусом за это, — сказал Арслан-бей: Такой случай, как не растеряешься? И со мною то же было: одурел я совсем.

— Плохо дело, Арслан-бей.

— Плохо, Шамиль. — А народ подступал: «Мирись! Мирись!»

— И ума не приложишь, как быть с ними, — сказал Шамиль уныло. Но вслед за тем и оживился: находчивость ума воскресла, — Дурачье, с чего беснуетесь-то? Какой тут страх, что тут за знаменье, какое тут диво? — Должно быть вырвался баран, когда хотел зарезать его кто из таких шелопаев, как те вот, которые кричат: «Мирись». Такому ротозею, ослу и барана не суметь зарезать, как следует; напугал барана и упустил. С перепугу это орет баран так. Во и все диво. С перепугу, не то что по-козлиному, может заорать и по-коровьему, и по-лошадиному. Понимают это, я думаю, кто здесь умные люди. Не все же кричат.

— Нашел дураков обманывать! Рассказывай! — закричал народ: — Да что ты нас обижаешь-то? Шалопаи мы, по-твоему, ротозеи, ослы. — Смотри, Шамиль, не поплатиться бы тебе за это!

И некоторые в народе уж выхватывали шашки. А мюриды, кроме пяти, шести, пожимали плечами и говорили: «Нет, Шамиль, народ не всегда дурак. Иной раз и прав бывает».

— Дети мои… братья мои… — начинал Шамиль опять заговаривать с народом. Народ не давал ему выговорить слова: «Ты обидел нас! Еще и трусами назвал! и сволочью! Поплатишься! Мирись! Мирись!»

— Не слушают; шутя и бросятся изрубить, — сказал Арслан-бей. — Уйдем. Выпросим время подумать. Закричал народу: Друзья, дайте Шамилю время подумать. Сначала не хотели слушать. Он уговаривал, упрашивал.

— Отвечаешь ли за то, что отсрочка не будет в обман? — стали соглашаться.

— Отвечаю, — сказал Арслан-бей.

— Хорошо. Твоему слову верим. Даем Шамилю время подумать до следующего намаза.

— Братья, оцепим двор, караулить, — закричали из толпы.

— Так, так, — подтвердили все.

Обидно показалось это Арслан-бею: он привык, что его слову верили. — Братцы, как же это? Меня под караул?

— Не тебя. Ты нас не обманешь. Но Шамиль и тебя и нас обманет. Известный обманщик. И Абу-Джафара погубил за правду, обманувши нас. Кровь праведника на нем.

Некоторые даже кричали: «Шамиль хуже гяура!» — «Шамиль хуже пса!» — «Шамиль проклят от Бога!»

Шамиль скрежетал зубами, и порывался броситься с шашкою на толпу. Здоровый мужчина, хоть уж и не молодой был тогда. Но Арслан-бей имел атлетическую силу и удерживал его; и получивши позволение от народа, насильно увел в дом. Отвел в особую комнату, усадил.

— Трусы! Неблагодарная сволочь! — говорил Шамиль и сидел, стискивая шашку.

— Шашкою тут ничего не сделаешь, — сказал Арслан-бей: «Надо придумать что-нибудь».

Шамиль будто не слышал. Сидел, понуря голову.

— Плохо дело, об этом и спору быть не может, сказал Арслан-бей: — но все же, может быть, и придумаешь как-нибудь, если подумаешь поспокойнее.

Шамиль усмехнулся. — Досадно только, Арслан-бей. А придумывать, нет надобности ломать голову теперь. Предвидено; стало быть и обдумано.

— Как же?

— Простое дело. Только выгоды от него мало. Как бы те две бомбы годились, приятнее бы. А то, не годятся. И должно дело поэтому не иметь никакой пользы нам.

— А те две бомбы не годятся?

— Ни к чему.

— Да ты знаешь о них?

— Знаю.

— Имел видение о них?

— Имел. Ты ему так и скажешь: было видению Шамилю. Стало быть и сомнения тут не должно быть у него: так будет!

Вторая бомба полетит на Турцию. И истребит Стамбул. И землетрясением и осколками опустошит землю на сто часов пути кругом. И развалинами завалит Босфор.

Третья бомба — на Австрию. И истребит Вену. И землетрясением и осколками опустошит землю на сто часов пути кругом. И развалинами завалит Дунай и все реки и озера на пятьдесят часов пути кругом.

Стало быть на эти бомбы нечего рассчитывать, чтоб от страха перед ними была помощь нам. Турция — страна правоверных, оно так. Но годится она лишь на то Кавказу, чтобы черкесы имели куда продавать дочерей. Кроме, ни к чему. Гнилая трость и сломится под рукой опирающегося на нее, и ранит руку. — И Австрия не лучше, сколько я слыхивал.

«Сколько я слыхивал»! — запало это в душу Арслан-бея. Простой был человек он; и мог иногда казаться недалеким, потому что никогда не хитрил. Но я могу сказать по личному знанию: не был обделен умом этот прямодушный человек. «Сколько я слыхивал», — это что-то не похоже на видение. Хотел он заметить Шамилю: «Да уж говори, ты сам так сообразил», — но не ко времени терять время. Промолчал он.