Кормило кормчему - [10]

Знание Чернышевским кавказской ситуации было достаточно конкретно. В письме отцу в Саратов от 8 сентября 1859 года он писал: «Здесь много говорят о взятом в плен Шамиле. Для него приготовлено помещение в Таврическом дворце и вообще он будет принят с большим почетом. Насмотревшись на него, предложат ему избрать для жительства Казань или Киев. Слава Богу, теперь Кавказ не будет поглощать ежегодно по 25 000 русских солдат; одна из тех язв, которые истощали Россию, закрывается».

Чернышевский весь 1858 год был редактором «Военного сборника», издания вполне официального и при этом глубоко замечательного, куда стекалась самая разнообразная информация — в том числе и с Кавказа. Так что цифра

— 25 000 ежегодно погибающих на Кавказе в боях и от болезней солдат, очевидно, имеет под собой основу. Но по существу, Чернышевский заблуждался. Предстояло еще пять лет войны на Западном Кавказе. В частности, с теми же шапсугами…

Пленение Шамиля и его появление в Петербурге, как событие не только значительное по своему смыслу, но и парадоксальное по отношению к нему публики, привлекало внимание круга Чернышевского. В сатирическом приложении к «Современнику», журнале «Свисток», № 2, Добролюбов запечатлел эту уникальную ситуацию: «Во всех книжных и эстампных магазинах Петербурга портреты Гарибальди заменены уже портретами Шамиля! К этому мы были совершенно не подготовлены! Между тем, в публике поднялся такой энтузиазм к Шамилю, какого не бывало во время посещения России Дюмою… При том же мы были совершенно озадачены г. Горяиновым, который в Северной Пчеле доказал, что мы ходим смотреть на Шамиля вовсе не с тем чувством, как на Дюму; что мы все одушевлены теперь не простым любопытством, а самым патриотическим желанием повесить и растерзать в клочки ужасного иностранца, с которым обходятся так несправедливо, т. е. прилично и гуманно. Против такого воззрения на Шамиля с русской точки мы уже ничего не можем возразить».

Добролюбов иронизировал не напрасно. Восторг столичной публики при виде Шамиля и в самом деле мог поставить в тупик. Г. Горяинов, конечно же, был не прав. Есть свидетельства современников, что когда Шамиля возили по улицам Петербурга, из толпы кричали: «Мы вас любим!»

Ажиотаж по поводу и замирения Чечни с Дагестаном, и прибытия пленного имама в Россию понятен. Это были животрепещущие события. Общество начинало осознавать значение Кавказа и Кавказской войны для России.

Но трудно было представить, что уже после суда и приговора, находясь в каторжной тюрьме Александровского завода в Забайкалье, Николай Гаврилович напишет самое загадочное свое сочинение, героем которого будет Шамиль, а местом действия — аул Гуниб, последняя резиденция имама, в которой он и был пленен.

Очевидно, глубоко волновал его Кавказ, очевидно, ясно осознавал он особость кавказского мира, если через десять лет после пленения Шамиля, десять лет, наполненных трагическими для него событиями, он использует свое знание о Кавказе для создания пророческого текста, повествующего о судьбах мира и его собственной судьбе…

Владимир Галактионович Короленко в воспоминаниях о Чернышевском, с которым встречался в Саратове незадолго до его смерти, счел нужным пересказать некую, как он выражается «импровизацию» Чернышевского, хотя к их встрече она никакого отношения не имела. Очевидно, Короленко понял, что в этой странной истории есть некий важный для Чернышевского смысл: «Мой брат передавал мне одну импровизацию Чернышевского. Эту легенду-аллегорию он слышал, к сожалению, из вторых уже рук: ему рассказывала племянница Чернышевского, под свежим впечатлением очень яркого, живого юмористического рассказа самого Николая Гавриловича. Брат передавал ее мне тогда же, но теперь мы оба восстановили в памяти лишь некоторые черты, один остов этой аллегории. Я привожу ее все-таки, так как в ней есть характерные черты и проглядывают отчасти взгляды Чернышевского в последнее время на свою прошлую деятельность.

Когда-то, во время кавказской войны, Шамиль спросил одного прорицателя об исходе своего предприятия. Прорицатель дал ответ очень неблагоприятный. Шамиль рассердился и велел посадить пророка в темницу, а затем приговорил его к казни ввиду того, что его предсказание вносило уныние в среду мюридов. Перед казнью пророк попросил выслушать его в последний раз и сказал: «В эту ночь я видел вещий сон: есть где-то на свете дом, в этом доме ученый человек сидит много лет над рукописями и книгами. Он придумает вскоре такую машину, от которой перевернется не только Кавказ и Константинополь, но и вся Европа. А будет это тогда, когда бараны станут кричать козлами».

Шамиль задумался и хотел помиловать пророка, но мюриды возмутились еще больше: не ясно ли, что пророк сеет в рядах правоверных напрасное уныние, — где же видано, чтобы бараны кричали козлами?

И пророка казнили. Но когда стали готовиться, чтобы отпраздновать тризну по казненному, то один из баранов, назначенный к закланию, вырвался из рук черкеса и, вскочив на крышу Шамилевой сакли, закричал три раза козлом.

Тогда Шамиль ужаснулся и, призвав самого верного из своих адъютантов, дал ему денег и велел ехать по свету, во что бы то ни стало разыскать неизвестного ученого и убить его прежде, чем он успеет окончить свою работу.