Кормилец - [66]

Зал был чуть больше домашней гостиной. Стулья, окружавшие шесть столиков, касались спинками друг друга. Двое – парень в спортивной куртке и девушка в легкой кофточке – сидели у барной стойки. Из колонок в потолке под вой зурны и удары барабана вываливались исковерканные перепадами по высоте и громкости слова. Воняло горелым хлебом. Не особо уютно, но намного лучше, чем на лавке, в холодном сумраке среди деревьев.

Они сели за дальним столиком. Музыка стала чуть громче. Девушка оставила парня и подошла к ним.

– Добрый вечер. Что-нибудь выбрали? – Она кивнула на заламинированное меню в одну страницу, лежавшее на столе. – Могу посоветовать «Маргариту».

– Хорошо. Давайте «Маргариту», чай и… – Игорь запнулся.

Водки с чебуреками. Я всегда беру водку и чебуреки, когда гуляю со своими пациентами.

– Что вы будете, Галина Сергеевна?

Он слегка наклонился к ней, а она вдруг резко отпрянула назад. Шарахнулась, как будто он собрался целоваться.

– Я? Ничего.

– Давайте хотя бы чая.

– Хорошо, давайте чая. Только не очень крепкого. Давление подпрыгнет, а я и так толком не сплю.

Девушка кивнула и ушла.

28

Шампура и нож были ошибкой. Кишка тонка. Тут сколько ни бей ножом в подушку – не поможет. Но рано сдаваться. Должен быть и другой способ. Тварь так ослабла, что уже не выбирается на поверхность, и ее голодный вой звучит как скулеж. Все что нужно – это удержать врача в городе хотя бы недели на три. И может быть, стоило как раз заказать чая покрепче, чтобы мозги работали на все сто. Броня из остатков человека в кормильце, которой прикрывается Тварь, может оказаться ахиллесовой пятой.

– Вы обещали помочь мне найти сына, – напомнил врач.

– Да, я помню. И я это сделаю, если вы не станете кормить Тварь.

– Я и не собирался.

– Собирались. Я вижу. И по-прежнему собираетесь. А знаете почему? Потому что вы не представляете, к чему это приведет. Однажды вы съездили к Дереву. Стали невольным соучастником убийства или даже просто свидетелем, если верить вашим словам, но в результате чудесным образом сохранили беременность жене. Немного угрызений совести – не такая уж высокая плата по сравнению с приобретением. Верно? А значит, почему бы не повторить? Так думаете вы, потому что не представляете, с чем имеете дело.

А я представляю. И это представление стоило мне семьи. Тварь забрала у меня брата и маму. Дочь с внучкой тоже, можно сказать, забрала. Они живы, но стали чужими людьми. Но знаете, что было самым паршивым? Смерть мамы. Тварь перегрызла ремешки моими зубами и моими руками убила ее. Я обнаружила маму утром перед входной дверью. Завернутую в одеяло и перемотанную скотчем. Не знаю, как Тварь собиралась доставить тело к Дереву, но у нее это не вышло. А все началось с брата. Вы помните, что я рассказывала вам на приеме?

Врач кивнул.

– Все, что я рассказала, – правда. Но не вся.

Она отвела взгляд в сторону, чтобы сосредоточиться. От ее красноречия сейчас зависело очень многое. Во всяком случае, так ей казалось.

Она вспомнила родительский дом. Саманную хату из четырех комнат, три из которых были проходными. В первой, самой большой, стоял черно-белый телевизор с отломанным переключателем каналов (переключать его мог только отец – плоскогубцами). Вечером, когда Витя показал повестку из военкомата, по «Новостям» сообщили об авиакатастрофе под Хабаровском.

– Витя ушел в армию осенью шестьдесят второго. Его взяли в погранвойска. После присяги брата отправили служить под Горячий Ключ. В общем-то, недалеко от дома. Отец еще удивлялся, какую границу там можно было охранять.

Витя попал на секретный объект. Политруки, занимавшиеся корреспонденцией, добросовестно чистили письма, выбрасывая четыре из пяти. Но мысли-то в корзину не бросишь. Все, что знал Витя, знала и я. Мне не было дела до ящиков и бочек, которые они перегружали в шахту, а вот за его здоровье я уже тогда начала переживать. У него часто болела голова, а по вечерам накатывала такая слабость, что он с трудом вставал с кровати. В июле шестьдесят третьего Вити не стало.

Она перевела взгляд с собеседника на прожженную сигаретами клеенку на столе. После смерти брата прошла жизнь. И все эти годы она ощущала ту огромную дыру в сердце, которая так и не смогла зарасти.

29

– Двадцать четвертого июля тысяча девятьсот шестьдесят третьего года было средой. Родители ушли на работу, а я варила борщ. Помню, мама еще наказала не крошить капусту слишком мелко. На кухне было жарко, и я часто вытирала лоб платком. Во дворе лаял Ботик, и когда я высыпала капусту в бульон, его лай вдруг начал превращаться в человеческий крик. Я села на табурет и прислонилась спиной к стене, потому что узнала голос. Кричал мой брат.

В глазах потемнело, и я как будто переместилась в тело Вити. Я чувствовала, что он держит в руках что-то скользкое и извивающееся. Не видела сама, но чувствовала, что Вите оно кажется длинной рыбой. Сомом, скрученным в несколько колец и уложенным в бочку. Крик оборвался, когда то, что он держал в руках, скользнуло между пальцами и полезло сквозь раскрытый рот в горло, выворачивая нижнюю челюсть. Я начала задыхаться вместе с Витей, а потом вдруг связь разорвалась и все исчезло. Я сидела у окна и смотрела, как Ботик, задрав лапу, мочится на угол будки.