Коридоры власти - [116]

– Естественно, мы уже думали об этом, – ответил он. И прибавил назидательно: – Хоть у нас и без того дел хватает. Вы же понимаете, что мы не можем слишком долго останавливаться на каком-то одном вопросе.

Он снизошел до разъяснения. Все, что нужно сделать, делается. Всем сторонникам правительства предложено присутствовать на заседании. Обрабатываются несколько инакомыслящих.

Разговоры за столом прекратились. Все внимательно слушали. Все понимали, о чем речь. На официальном языке это означало, что правительство не собирается идти на попятный. На партию оказано максимальное давление. Нажимать больше они просто не могли.

С другой стороны, думал я, прислушиваясь к резковатому уверенному голосу Коллингвуда, что еще им оставалось делать? Они зашли слишком далеко и теперь волей-неволей должны были прибегнуть к своим испытанным методам. Но что все-таки произошло сегодня утром – по-прежнему оставалось загадкой.

Вполне возможно, что Коллингвуд и другие министры при всем желании не смогли бы ничего рассказать нам. И не потому, что обязаны были хранить тайну, и не по каким-то личным соображениям – в сущности, рассказывать было нечего, так уж была построена работа кабинета.

До нас и прежде доходили слухи, что Лентон, когда хочет, прекрасно ведет заседания. Куда чаще своих предшественников на посту премьера он предоставлял министрам право самим вносить на рассмотрение разные вопросы; поощрял свободный обмен мнениями, даже устраивал в конце неофициальное голосование. Но так бывало не всегда.

Лентон был искусный и ненавязчивый руководитель. Редкий премьер-министр умел так держаться в тени. Но при этом он жестко проводил свою политическую линию и отлично знал, как-велика власть, сосредоточенная в руках премьера. Эта власть неизмеримо возросла с тех пор, как политикой занялся Коллингвуд. Премьер-министр – первый среди равных, благоговейно твердят окружающие. Может быть, и так, но у этого первого было куда больше возможностей, чем у всех прочих равных.

Дело было не в божественном ореоле власти и таланта. И даже не в личном обаянии. Премьер-министр внушал почтительный страх, но этот страх имел под собой вполне реальную основу. Премьер распределял должности. Он мог любого уволить и любому дать назначение. Этим занимался даже такой скромный человек, как Лентон. Все мы, высшие чиновники, входившие когда-либо в состав правительственных комиссий и видевшие то одного, то другого премьера в окружении его коллег, замечали, что все они побаиваются своего премьера, кто бы он ни был.

Если он не желал, чтобы кабинет принимал какое-то решение, настаивать на этом решении мог лишь человек недюжинной смелости. А люди, достигшие высоких постов, редко бывают недюжинно смелыми. Лентон – человек очень деловой – в совершенстве овладел искусством переливать из пустого в порожнее, чтобы затем так и оставить вопрос повисшим в воздухе. В этом есть что-то нечистоплотное? Велика важность! Обычный тактический прием, при помощи которого добиваешься своего.

Вероятно, что-то в этом роде произошло и сегодня. За исключением Коллингвуда, никто из нас не знал, как относится премьер к Роджеру и к его планам. Лично я с некоторых пор догадывался, что он находит его курс вполне разумным, но считает нецелесообразным слишком на нем настаивать. Если бы Роджер сумел расположить к себе или как-то обойти правое крыло партии, это было бы совсем неплохо для правительства. Это, вероятно, помогло бы победить на следующих выборах. Но если политика Роджера вызовет слишком сильную оппозицию, если он превысит свои полномочия и станет ратовать только за ту часть законопроекта, которую составил Гетлиф, то выручать его незачем. Без Роджера можно обойтись. Очень может быть, что премьер-министр вовсе не горевал бы, если бы ему пришлось обойтись без Роджера. Ибо на примере этого подкупающе скромного человека можно было убедиться, что у скромности есть и оборотная сторона. Наверно, ему было не так уж приятно видеть среди членов своего кабинета человека куда более одаренного и притом несколькими годами моложе.

Думаю, что и на заседании кабинета, и при разговорах с глазу на глаз сказано было очень немного. Возможно, премьер-министр был откровенен с Коллингвудом, да и то вряд ли. Такого рода политическая игра – быть может, игра самая грубая – ведется обычно без слов.

Сейчас Коллингвуд сидел, гордо выпрямившись, по правую руку Кэро и не проявлял ни малейшего смущения или хотя бы неприязни – чувства достаточно естественного в отношении тех, кому делаешь гадость. Прочесть что-либо в его глазах цвета голубого кварца было невозможно. Свой скудный запас любезности он, точно скупо отсчитанные чаевые, отдавал Монти Кейву. Кейв был героем дня. Кейв мог теперь рассчитывать на скорое продвижение. Однако частицу своей любезности Коллингвуд вполне обдуманно уделил и Роджеру. Трудно было поверить, что Коллингвуд питает к нему враждебные чувства. Так свободно и открыто мог вести себя только человек, считающий, что Роджер может еще уцелеть, который до известной степени был бы этому рад.

Так же открыто ответил он, когда Кэро стала допытываться, кто будет выступать в прениях. Роджеру будет предоставлено заключительное слово. Откроет прения военно-морской министр.