Коридоры власти - [115]

Не знал я также, насколько она верит в его победу. Она была полна боевого задора. И, конечно, будет драться до последней минуты. Не обладая проницательным умом, она была хитра и немало видела на своем веку. Она пыталась выведать что-нибудь утешительное у Дианы, но не добилась ни одного утешительного слова. И смысл молчания Дианы, конечно, был для Кэро так же ясен, как и для нас с Маргарет. Но это отнюдь не означало, что Диана ставит на Роджере крест. Просто она понимала, что он находится в крайне трудном положении, и предпочитала выжидать. Может быть, она не хотела ставить в неловкое положение своих ближайших друзей из числа политических деятелей – Коллингвуда, например; может быть, он уже успел намекнуть ей о надвигающемся скандале? Но главное – она следовала инстинкту. Beau monde[12] не знает жалости, сказала мне как-то под веселую руку Кэро. Стань он сегодня жалостливым, завтра он перестанет быть beau monde. Он сравнительно добродушен до поры, пока тебя не постигла настоящая беда, тогда тебя тотчас бросят на произвол судьбы.

Да так ли уж лучше другие круги, думал я. Попав в беду, оказавшись в центре внимания, можно ли ждать, что кто-то подымется на твою защиту? Во всех кругах, которые я хорошо знал, люди – будь то государственные деятели, профессора, промышленные магнаты, ученые – жались друг к другу из чувства самозащиты. По если кто-то один оказывался под ударом, ему мало чем могли помочь. И если кто и приходил на помощь в трудную минуту, не опасаясь за собственную шкуру, то чаще всего случайный знакомый – либо человек бесшабашный, либо уравновешенный, умело скрывавший, что он ничего и никого не боится.

Автомобиль у подъезда. На лестнице тяжелые шаги. Вошел Роджер – один.

На миг я испугался, что гости Кэро подвели ее и не явятся, что благородный ее жест сделан впустую и нам предстоит ужин столь же бесцельный, как прием, устроенный представителями эмиграции из Прибалтики.

И тут в дверях появились Кейв и Коллингвуд, положивший ему руку на плечо, и я ощутил такое безмерное облегчение, что даже ни с того ни с сего радостно улыбнулся Диане.

– Дай-ка Монти виски, – громко, весело закричал Роджер, – какую он сегодня речь произнес – вы бы слышали!

– Подождите, то ли он еще скажет, – в устах Коллингвуда это прозвучало как высшая похвала. Так отозвался бы Демосфен о своем ученике, который совсем еще недавно не умел связать и двух слов.

– Налей ему виски, – повторил Роджер.

Он стоял рядом с женой. Оба сияли здоровьем, улыбками, искренней радостью – олицетворение безоблачно счастливой пары, наслаждающейся своим успехом, а заодно и успехом друга. Многие ли из гостей так о них думают, спрашивал я себя. Многое ли о них уже известно?

Мы спустились в столовую и сели за стол; я нервничал и терялся в догадках. И не только я. Атмосфера была напряженная; все понимали, что о многом не только умалчивается, многие вопросы еще ждут своего разрешения. Если слухи о жене племянника и дошли до Коллингвуда, он не подавал и вида. Он был невозмутим. Натянутость чувствовалась в светской выдержке Дианы, в дерзком мужестве Кэро – ведь все сидящие за столом знали, что ничего еще не решено, и ждали, не станет ли этот веселый вечер началом чьего-то «ниспровержения», как говорили в старину.

Кейв поднял свой бокал к пламени свечи и внимательно смотрел на вино круглыми сумрачными проницательными глазами; он подался вперед, складки тройного подбородка легли ему на грудь. Он хладнокровно принимал высокомерные и не слишком внятные комплименты Коллингвуда и дружеские, но чем дальше, тем все более принужденные – Роджера. Кейв метнул взгляд на одного, потом на другого, глаза на толстом лице клоуна поблескивали настороженно. Диана осыпала его лестью – она говорила отрывисто, назидательно, словно досадуя, что он сам не знает себе цену.

В его сегодняшнем успехе в парламенте все было ясно и определенно. Никакого отношения к политике Роджера и к предстоящим прениям он не имел. Просто Кейв, произнеся речь по какому-то не слишком важному вопросу, удачно защитил точку зрения правительства. За стенами палаты общин вряд ли кто-нибудь обратит внимание на эту речь и, даже обратив, тут же о ней забудет. Но на парламентской бирже акции Кейва резко подскочили. В обычное время этим бы все и кончилось. И вполне естественно, что Роджер должен был испытывать чувства, которые испытывает каждый человек, когда его коллега и приятель, соперник и союзник одерживает блистательную профессиональную победу.

Но, слушая их, мы – остальные – понимали, что дело обстоит значительно сложнее. Выступление Кейва имело необычайный успех, это ясно, но вот что произошло на заседании кабинета, состоявшемся несколькими часами раньше, было совсем неясно. Само собой разумеется, ни Коллингвуд, ни другие никогда не стали бы в обществе рассказывать, что было на заседании кабинета. Но и Кэро и Диана – которые отнюдь не отличались ни сверхдогадливостью, ни сверхчуткостью – привыкли схватывать на лету любые знаки и приметы. Они понимали, что вопрос о предстоящих Роджеру прениях, уж конечно, поднимался во время утреннего заседания. И, уж конечно, кабинет министров предпринимает какие-то шаги. Кэро что-то спросила Коллингвуда о голосовании в будущий вторник – спросила небрежно, словно речь шла о скачках и шансах фаворита.