Корень жизни: Таежные были - [88]

На «курорт» приплыли вечером. Гроза еще днем перешла в затяжной дождь, промочивший нас, казалось, до костей. Нам уже незачем было прятаться от дождя, и мы пошли смотреть «курорт» босиком, во всем мокром.

История его началась в 1932 году. Безвестный охотник зимой набрел на горячие ключи с сернистым запахом. Родники били из-под земли и образовывали клубящиеся потоки, стекавшие в Быссу. Река на три километра вверх и четыре вниз даже при трескучих морозах была свободной ото льда и вся окутана паром. А охотник тот страдал ревматизмом и решил испытать целебность ключей на себе. Приплыл летом, поставил палатку. За месяц болезни как не бывало.

Молва о чудодейственных ключах распространилась быстро. В послевоенные годы летом здесь всегда полно народу, до нескольких сот человек. Разгар «курортного» сезона в июне, в этом месяце палатками покрыто около квадратного километра. Едят, что привезут с собой, а везут обычно много. Ловят рыбу, собирают ягоды.

С постройкой железной дороги «курорт» благоустраивается. Специальная экспедиция пробурила скважины и определила большие запасы целебной воды. Их достаточно для открытия хорошего санатория. Дальневосточники уверены, что его все-таки построят. Лесхоз поставил два дома, около них — избушка с деревянными ваннами в каждой. Строится рабочий профилакторий. На ванны очередь с утра до вечера. Температура воды в разных источниках от 39 до 47 градусов. Ее и пьют, и купаются в ней. Лечит она действительно хорошо.

Все удобные места для палаток были заняты, и нам пришлось свою ставить в темноте на косе около реки. По всему видно, вода будет быстро прибывать, поэтому мы поставили палатку на сваях. А ночью слушали, не журчит ли под нами.

Конечно же грешно на «курорте» не испытать целебность его вод! Прожили здесь три дня, и я почувствовал прилив сил и бодрости. Борису же не нужно было ни того, ни другого — всего этого у него хватало с избытком.

В один из дней, когда перестал дождь, мы сплавали вверх по Быссе. Там она была настоящей горной рекой, с плесами и перекатами, с сопками, подступающими прямо к воде, с заломами и «прижимами». Вернулись после того, как стали днищем лодки царапать гальку.

В последнюю ночь на «курорте» разразилась такая гроза, какой ни я, ни старики никогда не видели. Молнии вспыхивали ослепительно и непрерывно, не только в палаточном городке было светло — виднелось небо в темных искромсанных тучах, вспененная ливнем река от поворота до поворота, темный лес вокруг. Оглушительный гром слился в грохот, подобный массированному артобстрелу из разнокалиберных пушек. Все небо было испещрено огненными стрелами, зигзагами и «вольтовыми дугами», некоторые из них горели так близко, что становилось страшновато. Под бешеным натиском ветра и вертящихся в нем вихрей гнулись до земли и рушились большие и малые деревья, а с тех, которые выдерживали напор стихии, срывались листья, обламывались ветви. Взрывы грома, гул ветра, шум атакуемой листвы и грохот падающих деревьев слились воедино, заглушая все остальное. Мне казалось, что стихия в этой грозе возмущенно кричит людям о том, что давно наболело в природе. «Что вы делаете! Опомнитесь! Поймите, что природа, пострадав, останется, но вам будет намного хуже!»

Восток небосвода, откуда пришла гроза, еще светился и громыхал, а молнии уже пытались разжечь темную пилу очертаний леса на западе. Некоторое время небо от края и до края было неистово сверкающим и громыхающим, а на землю будто опрокинулась Селемджа. Наверное, именно таким представляли себе конец света наши предки…

Обратный путь почти всегда менее интересен. Полегчав на истраченные двести литров бензина, мы мчались вниз по Быссе чуть ли не скоростью курьерского поезда. Справа и слева мелькали уже знакомые пейзажи, за буруном от лодки один за другим исчезали речные кривуны, острова, заливы… Вроде бы и недавно мы простились с «курортом», а уже позади осталось восемьдесят километров пути, и лодка устремилась вверх по самому крупному притоку Быссы — Иге.

Если наиболее живописным и интересным притоком Селемджи по праву считается Бысса, то самая красивая «дочь» последней — Ига. Она еще извилистее и спокойнее Быссы, и показалась мне прелестной, как моя Тунгуска. Косы здесь желтые, песчаные и высокие, сосняки вдоль реки степенные и чистые. В этих сосняках ходить было легко и приятно, да и комарье в них не так досаждало. За борами простирались вейниковые луга, в непересчетных озерах суетились утиные выводки. Утята были уже большими, но летать еще не умели. Они убегали от нас, испуганно хлопая короткоперыми крыльями, и спешили затаиться, спрятаться в траве, погрузившись в воду и оставив на ее поверхности лишь кончик клюва. А их утки-мамы тем временем носились над нами, тревожно крякая. Представляясь ранеными, они садились вблизи нас, заманивали в другую от утят сторону. Мы скоро шли, жалея самоотверженных птиц.

В Иге рыбы гораздо больше, чем в Быссе. В любое время мы могли поймать щуку или ленка, и насквозь пропитались запахами рыбы и ухи, копченых ленков и вяленых щук. И сами как бы прокоптились на встречных ветрах и яром солнце.