Корень нации. Записки русофила - [215]

В чем же дело? Конечно, имела место наклонность либеральной интеллигенции поносить собственную историю и возвеличивать европейскую. Но не только. Дело прежде всего в нравственном отличии европейца и русского. И.В. Киреевский рассуждает так: «Западный (человек)… почти всегда доволен своим нравственным состоянием, почти каждый из европейцев всегда готов, с гордостью ударяя себя по сердцу, говорить себе и другим, что совесть его вполне спокойна, что он совершенно чист перед Богом и людьми… Русский человек, напротив того, всегда живо чувствует свои недостатки… даже в самые страстные минуты увлечения всегда готов осознать его нравственную незаконность».

Разве сокрушается американец по поводу Хиросимы, когда в одно мгновение президент Трумэн, баптист по вероисповеданию, уничтожил более 100 тысяч мирных граждан, т. е. более чем в 25 раз превзошел число убиенных за 37 лет правления Грозного? Можно добавить Нагасаки (убито и ранено 75 тысяч жителей), выутюженный американскими бомбардировками Дрезден и т. д. При этом наш Царь каялся и молился за казненных, которые большей частью были казнены за реальную измену в пользу Польско-Литовского государства, велел вечно поминать их в монастырях, выделив на это огромные суммы, а ни Трумэн, ни западный истеблишмент в целом никогда не раскаивался в содеянном.

Данилевский итожит сущность русского культурно-исторического типа: «Вообще НЕ ИНТЕРЕС составляет главную пружину, главную двигательную силу русского народа, а ВНУТРЕННЕЕ НРАВСТВЕННОЕ сознание». Но вот что характерно. Это нравственное сознание живет в русском человеке лишь до тех пор, пока он РУССКИЙ, пока он – часть общенародного русского мира, пока он душой и сердцем принадлежит к православно-христианской цивилизации. А ее стержнем является Православная Вера. Пока русский человек верует в Господа нашего Иисуса Христа, пока он – православный, он сохраняет свою духовную русскость, свои национальные корни. «Русский, перестав быть русским, – пишет Данилевский, – обращается в ничто – в негодную тряпку».

Катастрофа 1917 года явилась логическим следствием того трагического поворота в сознании образованного сословия, который произошел в начале XVIII века. Архиепископ Серафим (Соболев) считает, что противоцерковные реформы Петра произвели ломку самой православной веры. Чем бы ни руководствовался Петр, объективно его новины были нацелены против Православной Церкви и русского национального самосознания. Сознание русского человека Московской Руси было ПРАВОСЛАВНЫМ и НАЦИОНАЛЬНЫМ ОДНОВРЕМЕННО, ибо Святое Православие отождествлялось с народностью. Всякий, кто покушался на Святую Русь, покушался на русскость.

Великой ошибкой преобразователя явилось переустройство на немецкий лад БЫТА русского народа, который весь был проникнут церковностью. В январе 1700 г. с барабанным боем на площадях и улицах был возвещен УКАЗ – к масленице, не позже, надеть платье – кафтаны венгерские. В 1701 году новый указ: мужчинам надеть верхнее платье саксонское и французское, а исподние камзолы, штаны, сапоги, башмаки и шапки – немецкие, женщинам – одежду немецкую. У городских ворот расставлялись присяжные наблюдатели бород и костюмов, которые штрафовали бородачей и носителей русского платья, а самое платье тут же резали и драли. Дворян, являвшихся на государев смотр с небритой бородой и усами, нещадно били батогами. Петр отобрал у монастырей и вообще от русской Церкви ее имущество. Церковь была лишена самостоятельности и средств к приобретению книг и учреждению школ для просвещения русского народа. Дело Петра в части отобрания монастырских земель довершила Екатерина Вторая, в других своих деяниях славная и мудрая правительница. Но изъятие монастырских земель, церковного имущества лишило Церковь возможности надлежащим образом организовать, для укрепления Православной Веры, ШКОЛЬНОЕ ПРОСВЩЕНИЕ. Школа перешла в ведение государства, зараженных т. н. Просветительством, гуманизмом и откровенным неверием светских учителей и в результате страна получала бунтующих образованцев, питательную среду для революционных потрясений.

Русские Цари, начиная с Павла Первого, благожелательно относились к Православной Церкви, способствовали развитию монашества, умножению монастырей и церквей в России и содействовали по возможности духовному образованию. Но неверие слишком глубоко укоренилось в русской жизни. XVIII век не прошел даром. Интеллигенция становилась одержимой.

Самодержавной власти, пишет архиепископ Серафим (Соболев) «приходилось гнуться под напором либеральных требований русского противоцерковного общества и идти на гибельные для России компромиссные реформы» (Архиепископ Серафим. Русская идеология. Джорданвилль, 1987. С. 60–61).

Какую же Россию мы потеряли при Петре? Об этой России судить трудно, ибо большая часть наших историков находилась под гипнозом западной идеологии. Скосив глаза на Европу, очень трудно правильно оценить свою отчину. Послушаем Ивана Солоневича, честнейшего русского мыслителя XX века. В своей книге «Народная монархия» он констатирует: такой правительственной системы, как в Московском государстве ДО Петра, «в мире не существовало никогда, даже в лучшие времена Рима и Великобритании, ибо и Рим, и Великобритания были построены на принципе неравноправности включенных в эти империи побежденных племен: «Разделяй и властвуй!» Москва властвовала не разъединяя, а соединяя» (И.Солоневич. Народная монархия. Сан-Франциско, 1978. Ч. 4. С. 1). Боярская Дума, состоявшая из нескольких десятков членов, была, согласно исследованию историка В.О. Ключевского (1841–1911), центром правительственного аппарата, где концентрировалась власть и законодательная, и исполнительная, и судебная, и военная, и власть контрольная. «Пределы компетенции Думы так же неопределенны, как и пределы компетенции ее державного председателя, ее, как и Царя, КАСАЛОСЬ ВСЕ» (там же, с. 4–5). И все было объединено в одном центре. Ключевский, историк, почитаемый либералами, пишет: в Боярской Думе «бывали споры, но не о власти, а о деле… Лица и партии со своими себялюбивыми или своекорыстными помыслами должны были ИСЧЕЗАТЬ под давлением ГОСУДАРСТВЕННОГО ИНТЕРЕСА и политического приличия или обычая. Таким же характером отличалась и деятельность московских приказов» (с. 2–3).