Кордес не умрет - [27]

— И потом, у вас там не будет Тирбардта, который в самый подходящий момент брызнет на вас мороженым. И еще…

— И еще? — захотелось мне узнать.

— И еще это лишило бы меня удовольствия продолжить наше знакомство.

— Благодарю, доктор, — говорю я, — но это, наверное, принадлежность вашей профессии — выпущенной на волю, но смертельно уставшей от всего, что связано с подозрением в убийстве, даме говорить комплименты…

— Говорить правду, если хотите знать! — отвечает он.

Мы оба засмеялись.

Я положила ладонь на его узкую, но сильную руку, сжимающую руль, — левую, конечно, которая все еще оставалась без перчатки (перчатку, должно быть, задержали в полиции, как вещественное доказательство):

— Большое спасибо!

Он повернулся ко мне, не отрывая глаз от улицы за ветровым стеклом, взял мою руку и поднес к губам.

Я почувствовала прикосновение его усов.

— Не стоит благодарности, — говорит он, — это моя профессия.

— Вы любите свою профессию? — спрашиваю я, немного смутившись. И ожидаю от него более теплых слов.

— От нее многое зависит, — отвечает он, бросив на меня беглый взгляд и прибавив газ. Перед нами расстилалась прямая и ровная дорога. — Иногда мне не удается защитить какую-нибудь бедную жертву, потому что судья не понимает, не хочет и не может понять того, что знаю я: в преступлении гораздо больше виноваты обстоятельства и окружение, чем сам преступник, так называемый преступник… Но в других ситуациях, сегодня, например, я ею полностью удовлетворен. Ведь далеко не каждый день встречаются такие симпатичные убийцы.

— Опять комплименты!

Он мне нравится. Жалко, что мы встретились в неудачное для нас время, при странных обстоятельствах.

— Истинная правда, — возражает он, смеясь.

Мы прибыли в аэропорт.

— В запасе два с половиной часа. Мы можем вернуться в город и где-нибудь поужинать. У меня в девять, правда, защита, но…

— В девять? Вас можно пожалеть, — я изображаю глубокое сожаление. — День и ночь в работе!

— Нет, это одна дама, — говорит он, помогая мне выйти из машины и подхватив одной рукой мой чемодан, а другой — меня. — Но мы, если вам не надоело мое общество, можем и здесь славно поесть. В ресторане аэровокзала совсем неплохая кухня.

— Очень мило, герр доктор. Но в этом нет никакой необходимости. Я достаточно взрослая, чтобы самой переходить улицу, и я хочу вам… — вырывается у меня, — облегчить жизнь, не срывая ваших планов…

— У нас есть о чем поговорить, — замечает он, — Понятно? — И ведет меня через зал ожидания, не дожидаясь моего ответа.

Я покупаю билет на самолет до Мюнхена. Деган опускает на пол мой чемодан. Мы поднимаемся наверх в ресторан вокзала и, на наше счастье, находим свободный столик у окна.

Я извиняюсь и отлучаюсь на пять минут, чтобы умыться и привести себя в порядок. Возможно, я злоупотребила парфюмерией, но мне казалось, что запах тюрьмы — запах эрзац-кофе, карболки, железа — проник сквозь поры моего тела и пропитал меня всю насквозь. Наверное, и губную помаду я выбрала чересчур яркую и слишком много ее выдавила из тюбика, да и румян многовато, но мое лицо в зеркале кажется мне ужасно бледным, усталым, даже серым. К тому же, слезы, которые я пролила в телефонной будке, оставили свои следы — покраснели веки.

В конце концов, мне безразлично, как я выгляжу. Деган после меня, должно быть, встретится с дамой — с другой дамой, которая, наверняка, моложе, а значит, и симпатичнее меня; она будет, наверное, лучше одета и более ухожена, чем я… А, наплевать!

Когда я вернулась к столу, на нем уже стояла бутылка шампанского в ведерко со льдом и два бокала.

— Я заказал, и думаю, своевременно, шампанское, — говорит Деган. — Ваша вновь обретенная свобода должна быть отпразднована, вы не находите?

Я киваю в знак согласия и радуюсь, что у Дегана такой торжественный вид. Нет, макияж был, что называется, уместен… Смешно, но мужчины не умеют скрыть, если женщина им нравится.

Шербаум был исключением. А может быть, я ему просто не очень нравилась… Шербаум… Как давно это было! Сейчас он, конечно, сидит перед телевизором и смотрит вечернюю программу. С каменным лицом…

Кельнер принес меню. Мы принялись его изучать. Пока я читала, у меня потекли слюнки. Это было неудивительно: с момента завтрака в отеле у меня не было во рту маковой росинки. Морковное пюре в тюрьме, возможно, было и неплохим, по мне в то время не лез кусок в горло.

После того, как мы сделали заказ, Деган разлил по бокалам шампанское.

— За ваше здоровье и за вашу свободу! — улыбаясь, обращается он ко мне.

— За свободу! — повторяю я… За Неле, — говорю про себя и пью.

Репродуктор сообщает, что прибыл самолет из Рима, и просит пассажира по фамилии Экхофф, который летит в Копенгаген, отметиться у администратора. Мужской голос дважды приглашает к кассам тех, кто направляется в Англию и Германию.

Шампанское меня взбодрило. После очередного тоста у меня зашумело в голове. Тут принесли суп. Он был горячим, острым, и разогнал туман в голове.

— Хорош, — сказала я.

— Это меня радует, — Деган сияет, словно он сам этот суп приготовил.

— Есть у вас в Корнвальдхайме горы, где бы можно было кататься на лыжах?

— Нет, — отвечаю. — Они от нас примерно в часе езды на машине… Вы катаетесь на лыжах?