Корабли Санди - [34]

— Не дай бог с ней встретиться, — глубокомысленно заметил Санди.

Все расхохотались. На них напал смех. Стали смеяться по каждому поводу. Ермак рассказал, как Санди выбежал из класса с лягушкой. Тоже смеялись. Мама на всякий случай, из педагогических соображений, покачала головой. Андрей Николаевич пожал плечами:

— Нашла студентов! Биологический факультет. Могло кончиться для Санди плохо…

Ата рассказала, как мальчишки в интернате, рассердившись на Анну Гордеевну, а заодно и на всех зрячих, на три дня вывели из строя систему освещения. Как раз проходили по физике электричество. Монтер не мог понять, в чем дело. Только на четвертый день нашли причину аварии,

В разгар веселья резко прозвучал звонок. Санди побежал отпирать: может, дедушка?

За дверью стоял Станислав Львович с большим свертком в руках. Сумрачно взглянув на Санди, он, не спрашивая разрешения, прошел прямо в столовую. Окинул взглядом смеющиеся лица, вытянувшиеся при его появлении, полуопустошенный стол, смутившегося Ермака, разрумянившуюся, счастливую Ату, смотревшую на него с недоумением. По лицу его пробежала тень ревности и боли. Чувства его были, как никогда, глубоки и бескорыстны — он был отец, у которого отнимали детей, — но он уже не мог не фиглярничать, так привык.

— Привет, друзья, привет! Пиршество… Семейное торжество? Извиняюсь за вторжение… Не — раздеваюсь, так как на минуту. Да меня и не приглашали… Незваный гость, и так далее. Но я отец. Этого никуда не денешь. Такой день, сами понимаете. Дочь прозрела! Был в больнице, но опоздал. Могу я видеть Аточку? Поцеловать… хоть в такой день. Наивысшая радость!.. Разрешите, вот подарок. Я купил тебе, Аточка, новое пальто.

Станислав Львович стал смущенно, дрожащими пальцами развязывать сверток и никак не мог развязать. Санди подал ему ножницы, но и тогда он не сразу развернул подарок. Все молча на него смотрели.

— Вот пальто! — Он выпрямился, задохнувшись и покраснев. — Правда, хорошенькое? Импортное. Недорого и модно. Аточка, поздравляю тебя. Почему же ты уходишь? В такой даже день. Куда ты?

Ата порывисто выскочила из-за стола и, опрокинув по дороге стул, отбежала к дверям в спальню.

— Что вам от меня нужно? — задохнувшись от гнева, спросила она. — Никакой вы мне не отец! Мои родители погибли! Они умерли!

— Какая странная девочка! Вот всегда так… — пробормотал Станислав Львович. У него был самый несчастный вид. — Ведь я же твой отец, — только и сказал он.

— А я не верю, — выкрикнула Ата. — Разве бывают такие отцы? Никакой вы мне не отец!

— Но я всегда помогал тебе… по мере сил. Никто не вынуждал. Сам. Разве не так?

— Это бабушка брала у вас деньги. Я бы не взяла и гнилого яблока! Я вам не дочь.

— Но Ермака ты считаешь своим братом?

— Вы и Ермаку не отец. Хуже даже отчима не бывает. Я бы на месте Ермака давно от вас ушла.

— Ата! Не надо его обижать… — тихо попросил Ермак. Санди взглянул на друга. Ермак сильно побледнел, на носу выступили капельки пота. Лицо его болезненно кривилось.

— Уходите отсюда и никогда больше не приходите! — жестко бросила девочка.

— Ата!! — вырвалось у Виктории Александровны. Но в этот момент поднялся Андрей Николаевич:

— Ата права. Тебе здесь нечего делать. Убедительно прошу больше к нам не приходить. На Ату у тебя нет никаких родительских прав — ни юридических, ни моральных! Даже имя она носит не твое. Скажи спасибо, что…

— Андрей! — остановила мужа Виктория. Она была очень расстроена.

— Я только прошу, Вика, чтоб он ушел. Я не желаю его видеть у себя.

— Хорошо, я уйду… Конечно, спасибо за Ату… За Ермака… что привечаете их. Я же понимаю. Показательная советская семья. Не то что я. А пальто я… оставлю.

— Не нужно мне это пальто! — отрезала Ата.

У Станислава Львовича набухли на висках жилки. Он непроизвольно взялся за горло: видно, сдавило. Махнув рукой и натыкаясь на предметы, Станислав Львович выскочил от Дружниковых. Пальто он все же оставил.

— Папа, провожу тебя, подожди! — отчаянно крикнул ему вдогонку Ермак. Он быстро чмокнул сестру в щеку. — Тебе будет здесь хорошо, Ата! — И, смущенно поклонившись всем, он убежал за отцом.

Таков был Ермак. Он не мог не видеть, каков его отец, огорчался, печалился, но никогда не стыдился его, и главным для него было, что этот человек — его отец. А отца любят и жалеют, даже не уважая.

После ухода Ермака всем стало как-то не по себе. Не то совестно, не то грустно… В молчании вышли из-за стола.

Андрей Николаевич, видимо недовольный собой, стал собираться на завод, на час раньше — решил пройтись перед работой. Теперь он был рабочий судостроительного завода и явно избегал своих товарищей-летчиков. Они не обижались. Его не забыли, хотя он и был нелюдим и ни с кем не сближался. Видимо, летчики ему это прощали за какие-то другие качества. Они звонили маме, спрашивали о здоровье Андрюшки. Очень ему сочувствовали, зная, как он страстно любил свою профессию. Наверное, этот первый год на заводе был самым трудным в жизни Андрея Николаевича. Осваивал новую работу (через полгода его уже поставили мастером), учился заочно — его приняли сразу на третий курс судостроительного института, так как он когда-то учился там. Он очень уставал. Тем более, что со здоровьем все еще было плохо… Нет-нет, сдавало сердце, а главное — тоска его грызла… И ночами снились самолеты, облака внизу, милые и родные привычки профессии, отнятой навсегда. Списанный на землю, он продолжал рваться в небо. Он сам однажды признался, что не верит, будто навсегда. Просто он болен, а потом все это пройдет, и он снова очутится за штурвалом самолета. «Пусть не реактивный… Хотя бы почту возить!» Санди это напоминало слова Аты: «Хотя бы только свет видеть!»